Страница 4 из 5
Однако подобная роль как раз и не позволяет видеть в данной фигуре олицетворенного партнера по возможному или реальному взаимодействию. «Президент» в данном контексте – роль исключительно церемониальная. В отношении к нему возможна лишь лояльная демонстрация неполной включенности или частичного отсутствия, не предусматривающая конкретных обязательств и пози тивных действий. Символическим воплощением подобной позиции и выступает телесмотрение, точнее – роль зрителя, которая отведена в данной ситуации россиянам и принята большинством из них.
Жанры демонстрируемого массам политического спектакля [13] – политики как спектакля, репрезентирующего власть, – могут быть разными. Назову лишь несколько повторяющихся наиболее часто: вариант праздничного концерта к той или иной дате (президентское поздравление с Новым годом), театр одного актера (пресс-конференции первого лица), эпико-героическая драма (репрезентация войны – Отечественной, афганской, чеченской), судебно-детективный сериал (дело ЮКОСа, шпионские процессы, последние удивительно своевременные разоблачения «британской агентуры»), производственный фильм (летучки и планерки, возглавляемые президентом), сериал сентиментально-бытовой (президент дома и среди народа), костюмированная историческая пьеса (инсценировка с участием ветеранов на Красной площади или введение праздника «освобождения от польско-литовских интервентов» 4 ноября) и т. д. Важно, что и набор этих жанровых версий, и встающая из них конструкция мира имеют явное сходство с наиболее популярными за последние годы передачами двух основных каналов российского телевидения. Пожалуй, единственное, что отсутствует сегодня в публичной политике и ее демонстрируемых спектаклях, – это юмор: после снятия с эфира передачи «Куклы» юмористическая, ироническая, сатирическая сюжетика и интонация в ритуалах визуального представления российской власти исчезли, хотя скандальные фигуры глумливых придурков на телеэкранах множатся и множатся.
Подведу некоторый итог. В отечественной публицистике последних лет укоренился, среди прочего, такой стереотип (перевернутая формула собственной исключительности, негатив негатива, двойное общее место, по выражению Тургенева): в России не происходит ничего необыкновенного, такое характерно или было характерно «для всех». А вот и нет, различия есть, и значительные. Скажем, в других социально-исторических обстоятельствах (имею в виду Европу) массовизация завершала процесс формирования модерных элит и институтов, открытого общества и современной культуры. В российской же ситуации – ограничусь нынешним этапом – массовизация разворачивается вместо модерности. Это массовизация социума без модернизации его базовых институтов. Она выступает в принципиальной форме эпигонства. Это делает фигуру эпигона и феномен эпигонства важными предметами актуального исследования [14].
В данном контексте я понимаю эпигонство как последовательное упразднение или даже разрушение, нередко с провокационной целью, любых смысловых, а в конечном счете и институциональных рамок поведения, мышления, высказывания, понимания. Рамок, которые задавали бы принципиальную семантическую определенность тех или иных значений, делали бы их социально внятными именно постольку, поскольку они обращены самостоятельным, авторитетным и самосознающим коммуникатором столь же автономному, социабельному и вменяемому коммуниканту. Результат же смысловой аннигиляции, которой занят эпигон, – это демонстративное, предпринимаемое в расчете на внешний глаз, соединение любых потерявших валентность элементов с любыми другими. Оно происходит вне проблемы и структур субъективности, вне субъективного смыслополагания, самосознания и посильного овладения собою, которые, отмечу, и были положены в Европе Новейшего времени в основу проекта культуры (культуры как проекта, а не достояния или наследия).
Последний предполагал систематическую рационализацию оснований человеческого поведения, индивидуальное, а потом и социальное, институциональное, профессиональное дисциплинирование ценностных озарений, смыслового замешательства и даже шока при встрече и во взаимодействии с «иным», «иными». Вне прокладывания новых перспектив («новых смысловых разрезов», по Тынянову), вне сознания неотменимости личного выбора и персональной ответственности за него индивидуальная и коллективная деятельность, будь то в сфере политики, экономики, религии или искусства, приобретает неустранимый характер имитации и симуляции. Именно с такого рода феноменами мы, по большей части и все регулярнее, имеем дело в социальной жизни сегодняшней России.
Постепенное и пока что частичное возвращение государства, кажется, угрожает сегодня и наиболее деэтатизированной, все еще сравнительно автономной от политического и церковного давления сфере культурного производства – книжному делу. На фоне паники, хорошо разыгранной в последние месяцы соответствующими госведомствами вокруг мнимой «катастрофы чтения» в стране, и усиливающихся призывов к разработке единой общенациональной программы «спасения читательской культуры» впечатляет недавнее объявление о всероссийском конкурсе на лучшую книгу о работниках государственной безопасности, инициированном ФСБ.
Применительно к телевидению, по всей видимости, не работают такие понятия, основополагающие для становления словесности и искусств Нового и Новейшего времени, как «автор» и «произведение». Понятно поэтому, что нет здесь и критики. Ситуация примерно та же, что, например, в массовой словесности: рецензирование попросту излишне для подобного типа публики, ей достаточно аннотации и рекламы, а социологические обобщения по поводу ТВ (в рамках, скажем, концепций Маклюэна, Лумана или Бурдье) не содержат критической оценки, не доходят до зрителя и не имеют отношения к трансляции и рецепции телепередач, к функционированию телевидения как масскоммуникативного института.
Об этой социальной фракции, проявившей себя уже на выборах 1995-1996 годов, но выдвинувшейся на авансцену, претендующей на лидерскую роль и на всеобщее внимание с началом второй чеченской войны и усилением позиций силовиков (прежде всего – сотрудников тайной полиции) в российском руководстве см. статью автора: Война, власть, новые распорядители // Неприкосновенный запас. 2001. № 5 (19). C. 22-29 (перепечатано в кн.: Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы. М.: Новое издательство, 2004. C. 176-184).
Характерно, что наиболее популярной периодикой в России, наряду с журналами кроссвордов и «тонкими» женскими вроде «Лизы», выступают сегодня иллюстрированные издания с аннотированной программой ТВ и новостями любовной, семейной, светской жизни его звезд – «Семь дней», «ТВ-парк» и т. п.; см.: Зоркая Н. Указ. соч. C. 62-63.
Лишь один и совсем свежий пример: 5 февраля 2006 года в вечернем выпуске информационной телепрограммы «Время» появилась провокационная фальшивка – сообщение, открыто направленное против Музея и общественного центра «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова и связывающее его деятельность с прошлогодними карикатурами на пророка Мухаммада, вызвавшими недавно волнения в исламском мире, которые вылились в акты агрессии по отношению к европейским странам и их институтам (8 февраля оно было повторено в дневном блоке новостей, а также размещено на веб-сайте Первого канала – генеральный директор К. Эрнст). Надо ли напоминать, что все это происходит в рамках разворачивающейся кампании российского руководства и служб полицейского сыска против независимых общественных организаций в стране?
В отечественную аналитику это понятие, с отсылкой к работам Луи Марена по семиотике культуры, было в характерный момент введено Михаилом Ямпольским (Ямпольский М. Власть как зрелище власти // Киносценарии. 1989. № 5. С. 176-187). В политологическом плане см. также: Edelman M. J. Constructing the Political Spectacle. Chicago: Chicago UP, 1988; на историческом материале см.: Falasca-Zamponi S. Fascist Spectacle. The Aesthetics of Power in Mussolini’s Italy. Berkeley: University of California Press, 1997.