Страница 2 из 14
Такой факт действительно имел место сегодня, в три часа сочной февральской ночи. Одним словом «человека человек послал к анчару грозным взглядом, и тот послушно в путь потек и к утру возвратился с ядом». Посреди застолья, организованного мной на скорую руку (остатки увядшей селедины и воинственная картечь холодной картошки при мундире вкупе с сыром, плачущим последними мутными слезами), я изысканно выставил раритетный армянский «Арарат». Лимончик струганул.
Известно, что у нас на Воронеже «веселие Руси» есть весьма продвинутое занятие. Сказывается близость донского казачества. Так, проводы гостя или даже любого случайного собутыльника, имя которого ты так и не успел толком усвоить, всегда превращаются в особый этнографический ритуал: отбывающему восвояси полагается принять чарочку «На посошок», «Запорожную», «Коню в морду», «Стременную»… Всего около двадцати трех концевых чарок.
Откушав «Прощальную», Пушкин повертел у меня перед носом удостоверением кандидата в депутаты. Невзрачное такое, вроде библиотечного читательского билета.
— Имею на то полное право! — с номенклатурными густыми интонациями четко обозначил свою позицию Анатолий Иванович.
Кстати, голос у Пушкина всегда отличался командирским напором и таким густым, дерзким рокотом, от которого тараканы разбегались по щелям. Людей тянуло броситься на землю и начать спешно окапываться. Сказывалось, что человек в свое время с отличием окончил Ростовскую высшую партийную школу. Его неплохо научили доходчиво и руководяще общаться с народом. Простым и очень простым.
— Все это тебе в копеечку влетит… — умно сказал я.
— Чего бы ты понимал… — по-цыгански прищурился Анатолий Иванович. — Сегодня политика — лучший бизнес. А я и сейчас не намного беднее… Абрамовича.
Фефилов-Пушкин масштабно вздохнул и вновь властно раскинул коньяк по своим золоченым емким чаркам (на каждой поясок из аккуратных бриллиантиков). Он на какое-то время потерял ко мне всякий интерес. Точно остался один в квартире. Один на один со своими полнотелыми «бабками».
— Что ж ты, успешный миллиардерщик, мне в прошлом году денег на издание тоненькой книжки для детишек не дал? — мутно усмехнулся я. — Как я тебя просил…
— Правду, писателишка и задрипанный пенсионер по совместимости?
— Правду… Если ты ее знаешь…
— Так вот секи: не про то пишешь… Идиотизм чиновников, хамство бизнеса и всенародная безысходная боль… Мутата! — Пушкин сладко раззевался, разводя плечи, и вдруг пальцами хлестко прищелкнул. — А ты холопскую гордыню свою и зависть к чужим вольным деньгам отринь и развесели меня, возвысь! Воспой даже! Может быть, тогда и отстегну твоей типографии тысяч пятьдесят из неучтенки. Секешь?
— А то, барин…
Звонки в дверь прекратились. Теперь по ней аккуратно стучали. Вернее, постукивали. Явно ладошкой слабого пола.
Я открыл и увидел две озорные губастые девичьи улыбки. Абсолютно студенческие.
— Здравствуйте, можно войти? Мы из штаба кандидата в депутаты Анатолия Ивановича Фефилова!
Сели рядом на диван, плотно сжав коленки. Огляделись, с какой-то стати хихикнули и, переглянувшись, благоденственно вручили мне предвыборную программу Пушкина. Календарик памятный. А потом пятьсот рублей под роспись в какой-то блефовой ведомости.
— Столько же получите, проголосовав за Анатолия Ивановича…
И тотчас излетели из моего вдовцового, болезненно искривленного пространства, словно переместились в другое измерение, полноценное и гармоничное, куда мне вход запрещен отныне и навсегда. Лишь оставили тысячи летучих молекул весело-женственного «Опиума». Я их все до одной втянул в себя, точно дегустатор — аромат легендарного французского вина «Шато д’Икем» урожая, скажем, 1787 года и стоимостью под 100 ООО долларов за бутылку. Виноград для этой уникальной реликвии был собран, когда на престоле в Париже еще находился Людовик XVI, а в США пост президента занимал Джордж Вашингтон. Так я ущербно подзарядился напрочь забытой женской энергетикой.
А уже через минуту, переведя дыхание, ринулся к Пушкину с забытой бодростью. Озорно помахал перед его цыганским носом «пятисоткой»:
— Не желаете похмелиться, ваше высокоблагородие?
Анатолий Иванович мучительно поежился:
— Через три часа Ритка повезет меня кодироваться…
— Второй раз за полгода?
— Третий…
— Тогда прими эти деньжищи на поддержание качества медицинских услуг.
— Откуда у тебя, пенсионеришка, такие крутые бабки? Наследство получил?
— Твои агитаторши меня озолотили. Только что. Еще и дамских духов с волшебными феромонами позволили чуток испить. Так что я сейчас чувствую себя одновременно Абрамовичем и Казановой.
Анатолий Иванович дернул головой так, будто невидимка попытался свернуть ему шею. Позвонки отчетливо хрустнули, точно в теле у него некто с явным удовольствием звучно щелкнул пальцами.
— Гламурные суки… — глухо проговорил кандидат в депутаты облду-мы. — Я же их четко предупреждал: в мой дом не соваться! Извини, гнусная накладочка вышла. Мне стремно, сосед.
— Проехали… — снизошел я. — Чего не сделаешь во имя реализации своей программы спасения воронежской провинции. Деньги, однако, возьми. Передашь взад своим пиарщицам.
— Вот именно в зад… Разгоню всех… — всхрипнул Анатолий Иванович. — Клюнул сдуру на их оксфордское образование. А они лепят горбатого… Клип сняли, как я с мужиками в деревне на фоне Дона-батюшки водку пью из железных кружек. Венок из ромашек мне на голову нацепили. На мои встречи с народом каких-то заморских проповедников приглашают. Листовки развесили по всему участку, где надо мной ангелы парят…
— Пролетишь ты с ними, точно…
— Не наш менталитет… А ты что-нибудь в этом деле секешь?
— По нолям, господин Пушкин.
— А если поднапрячь мозги? Слабо?
— Моя стихия, как вы изволили заметить, всенародная безысходная боль…
— Ты еще и злопамятен… Запомни, такие, как я, всегда на высоте будут: и при коммунистах, и при фашистах, и при демократах! Потому служи мне угодливо и робко!
— А если по-соседски попросить? С чувством!
Анатолий Иванович сгреб меня за затылок, мирно усмехнулся:
— А ты еще не совсем погас на пенсии! Черт с тобой, прошу. Сердечно…
— В таком случае есть у меня одна идея.
— Валяй. Голубым меня, что ли, представишь? Или родственником Путина? А может быть, Медведева? Только никаких НЛО и предсказаний Ванги!
Я почувствовал в себе давно забытый азарт:
— Ты же потомок первого воронежского депутата — однодворца Ефима Фефилова! Се был человек вельми достойный и прослыл одним из любимцев Екатерины Великой. А нынче уважение к российской старине у русских людей в особой цене. Нравственной. Как благодатное для отдельно взятой души и всей державы в целом. Идем ко мне!
Я выложил перед Анатолием Ивановичем распечатку влет набросанных за три дня моих заметок о первородных депутатах Екатерины:
— Отныне это твое Евангелие. Учись на добрых примерах. Нам на их толкование потребуются одна ночь, три пачки «Примы» и легкая жрачка. Лучше всего чай с поджаристыми крендельками.
— Ты придуриваешься? Я твои тоскливые писульки видеть не желаю. Ты мне оскомину набил со своим нытьем о больной народной совести. Все пророком мнишь себя!
Однако Пушкин так-таки подвинул к себе повесть. Повел глазами:
«Прасковье Васильевне, жене воронежского губернатора Лачинова, генерал-поручика и кавалера, под утро был сон: молодая императрица Екатерина приплыла к их городу на красивом раззолоченном струге и, сложив у рта пухлые белые ладошки, напевно кличет ее мужа Александра Петровича.
Вняв за чаем ее рассказу, Александр Петрович поморщился и велел принести себе персидской гуляфной водки, настоянной на лепестках черной розы.
— А чем черт не шутит!.. — хватив две чарки подряд, философски произнес Лачинов, и генеральская суровость овладела им».
— Нормально! Наш был мужик! — приободрился Фефилов.
«Он велел срочно звать в свой канцелярский кабинет суконного мануфактурщика Семена Авраамовича Савостьянова, потом же героя-артиллериста подполковника Степана Титова, полицмейстера Ивана Судакова и коменданта Воронежа бригадира Александра Хрущева.