Избранники народные

— Не ходи-ка ты, Ванюша, в депутаты! — рыкнул Анатолий Иванович и зарядил рот кубинской смуглой сигарой. — Круто этот мужик их развел…

«Из воронежских депутатов особенной азартностью на трибуне отличился подполковник Степан Титов. Герой-артиллерист, еще не так давно штурмовавший Берлин, пятнадцать раз бегал к трибуне бурно поддержать благородного умницу князя Щербатова. Точно в пику задиристому, хваткому Титову, Семен Авраамович Савостьянов, известный на всю державу купец-фабрикант, проявил политическую аккуратность, осмысленность: взял слово лишь единожды, был краток и ни для кого не обиден. То есть, по разгоряченно брошенным словам Титова, „сказал Авраамович, ничего не сказав, а лишь отметился в своей якобы сопричастности общему делу и хитро оправдал ношение исключительной важности золотой депутатской медали“. Так что когда на другой день господам депутатам по личной просьбе Екатерины предстояло отменить карательный Закон об оскорблении величества, Семен Авраамович в зале уже и вовсе не появился. Не рискнул обсуждать закон, согласно которому могли приговорить к смерти (и приговаривали!) за простую ошибку писца, ошибшегося при перенесении на бумагу длиннейшего и сложнейшего официального титула самодержца всероссийского. Или голову могли отрубить за то, что человек нечаянно уронил, запачкал или просто повернул лицом к стене портрет государя нынешнего или даже бывшего. Как бы там ни было, Авраамович вдруг срочно отбыл домой. За него перед маршалом Бибиковым накануне похлопотал воронежский губернатор Маслов — мол, без догляда Савостьянова его суконное дело на глазах приходит в упадок.

Однодворец Ефим Фефилов, поначалу сидевший тише воды, ниже травы, стал все жадней прислушиваться к чужим речам и наконец разволновался ими до того, что однажды сам двинулся к трибуне. С тех пор он выступил семь раз, и всегда, прежде чем взять слово, исповедовался в зале у отца Иоанна, строго крестился на сооруженный у депутатской трибуны иконостас. Однако говорил Ефим смущенно-сбивчиво, с душевным перенапряжением. Через то ему не раз кричали из зала: „Громче, мужик! Нюнями бойчей шевели!“ Иногда вовсе пытались захлопать.

При всем при том императрица каждый раз старалась изыскивать возможность послушать Фефилова, а когда не выходило, просила вице-канцлера или маршала вкратце изложить ей, о чем страдал на этот раз „воронежский пиит“.

— Знай наших! — воспрянул Фефилов-Пушкин. — Не уроним фамилию, братцы! Никто, кроме нас!

Кажется, Фефилов стал Фефиловым.

„Ефим ни в какие сословные прения не вступал, а по силе собственного ума держался нужд народа и чувствительных недостатков в государстве.

Его вперед всего заботило нерадение людей к работе и их непокорность законам. Эти пороки очевиднее всего развивало столь явное повсюду бродяжничество. Не имея оседлости, немало народу, прежде всего цыгане, бродили по всему государству, обманывая народ разными способами, без всякого казне и обществу плода бессовестно поедали результаты чужого труда.

Ефим сердился, что до сих пор нет законной возможности для власти накрепко привязать таких сомнительных гулящих людей к земледелию или причислить их в казачье общество. В крайнем случае подвергнуть регистрации в судебных местах и штрафовать. „А также, — настаивал он, — прошу изыскать надежнейшие способы и издать новые законы к искоренению воров и разбойников и тем избавить нас от чинимого злодеями всему обществу вреда, которому по большей части бывают виною беглые разного звания люди; а наиболее есть самый корень того зла еще держатели и укрыватели беглых. Просим об искоренении разбойников, воров, грабителей и всякого рода злодеев, ибо опасение от оных препятствует весьма много дворянству и прочим ко земле причисленным сословиям иметь приезд и жительство в деревнях своих, а от сего самого падает и час от часу уменьшается сельская экономия; живущие же в деревнях, или по нужде, или за неимением другого пристанища принуждены иметь для охранения себя и дома дворовых людей на своем запасном хлебе более надлежащего числа, чрез что и сами разоряются, и уменьшают число однодворцев, крестьян да пахарей. А хотя об истреблении воров и разбойников узаконение и есть, но на деле помощи от него мало, ибо о нарядах надлежащих команд для сыска и поимки злодеев делаются распоряжения столь медленно, что злодеи успевают, разграбя многих, уйти на такой же промысел в другие места и уезды; дворянам же, однодворцам и крестьянам ловить оных злодеев опасно, трудно и почти невозможно. Ибо когда оные злодеи, коим-либо образом пойманные, в город привожены бывают, то или на расписки выпускаются, или за неимением настоящего караула сами из тюрем уходят и мучительным образом отмщают дворянам, однодворцам и крестьянам, о них донесшим или их изымавшим. Потом же многих в обществе сердит усилившееся до невозможного бегство и укрывание крестьян, отчего бедные дворяне и однодворцы несут великие убытки, а паче досады и ругательства от своих крепостных. Также многие из них имеют большое поползновение бегать поблизости за границу, в Польшу, ибо всем русским крестьянам известны тамошние обычаи, что там всякий имеет винную и соляную продажу и что набора рекрутского не бывает, равно и сборов для платежа казенных податей. Прельщаемые этим, крестьяне, без всякого от владельцев своих отягощения, беспрестанно гуда бегают не только одиночками или семьями, но и целыми деревнями со своим имуществом и при побегах хозяев своих явно грабят и разоряют, другие тайно обкрадывают. Некоторые, собирая там разбойнические немалые партии, явно приходя оттуда в Россию, разбивают и грабят крестьянские, однодворческие и помещичьи дома, а потом возвращаются опять в свое убежище, где их польские владельцы охотно принимают, отбирая у них большую часть добычи. Другие бегают внутрь государства. Многие в Чухонгцину и Лифляндию, что для беглецов и близко, и свободно, ибо ни застав, ни форпостов нет, выдачи же оттуда беглых почти никогда не бывает, сыскивать их и ловить совсем невозможно, особливо незнатным или небогатым, ибо хотя кто знает подлинно, где живет беглый его человек, но если для сыска и поимки пошлет кого или поедет сам, то прежде потеряет без вести себя, нежели возвратит беглого. Во время рекрутских наборов, как скоро крестьяне о том узнают, то все годные в рекруты тотчас уходят в Польшу и шатаются там, пока набор кончится“.

— А что? Правильный мужик этот мой прапра… — задумался Анатолий Иванович. — Уже даже интересно, что с ним потом будет? Только устал я от чтения… Мочи нет. Лучше ты, господин пенсионер, расскажи дальнейший расклад событий своими словами. А я пока нам стол организую.

— Дальше текучка… — вздохнул я. — Вице-канцлер Голицын объявил двухмесячные каникулы в работе комиссии. Возобновить работу ей уже предстояло не в обжитой Грановитой палате Московского Кремля, а в Зимнем дворце столичного Петербурга. 16 февраля 1768 года в Зимнем дворце Уложенная комиссия собралась вновь. А вскоре, в октябре, османский султан легко решил все трудности комиссии: он объявил России войну. В наши южные пределы вторглась 70-тысячная орда крымских татар и увела в рабство немалое число россиян. 18 декабря маршал Бибиков известил о закрытии Большого собрания в связи с началом боевых действий. Ефим поехал в Москву за семьей. А дальше одолей сам. Немного осталось. Всего-то несколько страниц.

Анатолий Иванович постучал себя по лбу, словно таким сотрясением мог навести там порядок. Так когда-то некоторые из нас били кулаком по крышке телевизора, чтобы вернуть изображению должное качество.

„Фефилов шел по длинному кремлевскому коридору выправлять бумаги перед возвращением в Воронеж. На полпути ему пришлось посторониться. Навстречу подвигались гвардейские офицеры, плотно окружавшие рослую, в летах женщину в приталенной на французский манер короткой беличьей шубке. Несмотря на отягчавшую лицо усталость, ей с блеском удавалось глядеть перед собой лукавой амазонкой из-под низко опущенной на глаза большой черной лисьей шапки.

Ефим Иванович признал императрицу. Как позже узналось, она приезжала в Москву вместе со своим старшим внуком Александром порадоваться на зимнюю соколиную охоту. Пускали в тот день и беркутов бить зайцев, которых развелось в Подмосковье несчетно. Девятнадцать лет назад Екатерина разлучила Александра с отцом и матерью, чтобы исключительно самой готовить внука к наследованию ее престола, оттого не чуралась и таких вовсе не женских забав.