Страница 3 из 3
— Конечно!
Девушка записала.
— А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты придешь? — спросил вдруг Гринька.
— Я как-нибудь сделаю.
В палату вошел доктор.
— Девушка милая, сколько вы обещали пробыть? — спросил он.
— Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса… Вас зовут Григорий?
— Малюгин Григорий Степаныч… — Гринька взял руку девушки, посмотрел ей прямо в глаза. — Приди, а?
— Приду. — Девушка ободряюще улыбнулась. Оглянулась на доктора, нагнулась к Гриньке и шепнула: — Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
— Хорошо. — Гринька ласково смотрел на девушку.
— До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами.
Доктор подошел к Гриньке.
— Как дела, герой?
— Лучше всех.
— Дай-ка твою ногу.
— Доктор, пусть она придет завтра, — попросил Гринька.
— Кто? — спросил доктор. — Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
— Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся:
— Ну, ну… Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
Он посмотрел Гринькину ногу и ушел в другую палату.
— Думаешь, она придет? — спросил белобрысый Гриньку.
— Придет, — уверенно сказал Гринька. — За мной не такие бегали.
— Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспросить. Я в прошлом году сжал много, — начал рассказывать белобрысый, — так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. «Я, — говорит, — непьющий», то-се, начал вилять.
Гринька смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
— Слышь, друг! — окликнул его белобрысый.
— Спит, — сказал человек с «самолетом». — Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
— Шебутной парень, — похвалил белобрысый. — В армии с такими хорошо.
Гринька долго лежал, слушал разговоры про разные подвиги, потом действительно заснул. И приснился ему такой сон.
Будто он в какой-то незнакомой избе — нарядный, в хромовых сапогах, в плисовых штанах — вышел на круг, поднял руку и сказал: «Ритмический вальс».
Гринька, когда служил в армии, все три года учился танцевать ритмический вальс и так и не научился — не смог.
И вот будто пошел он по кругу, да так здорово пошел — у самого сердце радуется. И он знает, что на него смотрит девушка-корреспондентка. Он не видел ее, а знал, чувствовал, что стоит она в толпе и смотрит на него.
Проснулся он оттого, что кто-то негромко позвал его:
— Гриньк…
Гринька открыл глаза — на кровати сидит мать, вытирает концом полушалка слезы.
— Ты как тут? — удивился Гринька.
— Сказали мне… в сельсовете. Как же это получилось-то, сынок?
— Ерунда, не плачь. Срастется.
— И вечно тебя несет куда-то, дурака. Никто небось не побежал…
— Ладно, — негромко перебил Гринька. — Начинается.
Мать полезла в мешочек, который стоял у ее ног.
— Привезла тут тебе… Ешь хоть теперь больше. Господи, Господи, что за наказание такое! Что-нибудь да не так. — Потом мать посмотрела на других больных, склонилась к сыну, спросила негромко: — Деньжонок-то нисколько не дали?
Гринька сморщился, тоже мельком глянул на товарищей и тоже негромко сказал:
— Ты чо? Ненормальная какая-то…
— Лежи, лежи… нормальный! — обиделась мать. И опять полезла в торбочку и стала вынимать оттуда шанежки и пирожки. — Изба-то завалится скоро… Нормальный!..
— Все, на эту тему больше не реагирую, — отрезал Гринька.
На другой день Гриньке принесли газету, где была небольшая заметка о нем. В ней рассказывалось, как он, Гринька, рискуя жизнью, спас государственное имущество. Называлась заметка «Мужественный поступок». Подпись: «А. Сильченко».
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
— Не в этом же дело, — проворчал он.
А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом понял: не придет.
— Не уважаю стиляг, — сказал он белобрысому.
Тот поддакнул:
— Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
— Стихи любишь?
— Нет, — признался тот.
— Надо любить, — посоветовал Гринька, — вот слушай:
Белобрысый слушал нахмурившись.
— Ну как? — спросил Гринька.
— Ничего, — похвалил детина. — Это кому ты?
Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял карандаш и стал смотреть в потолок.
— Поэму буду сочинять, — сказал он. — Про свою жизнь. Все равно делать нечего.