Бой без выстрелов

Тайна тем лучше хранится, чем меньше людей в нее посвящено. О складе знали единицы, а об услугах Симоновой не ведал даже Данилов, возивший ей подарки.

Еще больше возмутился бы Будников, узнай он, что Ковшову для нужд больницы хозяин одного ресторана передал десять тысяч рублей, а священник — дважды по нескольку тысяч. И они не были оприходованы. О них никто не знал, потому что и давали-то их при условии полного сохранения тайны.

Разговоры о дорогих подарках и «черной кассе» усилили недовольство. Все работали в одинаковой опасности, все переносили тяжелые материальные лишения. Поэтому всякий намек на то, что кто-то роскошествует, шикует, уже настораживал.

Всякий раз, когда Ковшова вызывали в гестапо, он говорил об этом не шепотом, а громко, вслух, чтобы как можно больше людей знало. Делал он это потому, что не был уверен, вернется ли оттуда. Пусть люди знают, что он находится в ненасытной пасти зверя, пусть будут готовы к тому, что он останется там не как на пересадочной станции, а надолго, откуда один маршрут — в овраг.

Перед полицаями, часто придиравшимися к больнице, Ковшов афишировал свои хорошие отношения с гестапо и комендатурой. Он знал, как смертельно боятся слуги своих хозяев, как пресмыкаются эти человеческие отбросы, чтобы заслужить не теплое слово, а просто милостивый кивок головой то Гельбена, то Бооля. И спокойное, как бы вскользь, упоминание об оккупационном начальстве помогало: управа с ее полицией умолкали.

Когда Ковшов, предъявив справку, полученную от Симоновой, избежал ареста, предотвратил близкую для всех беду, в больнице были удивлены, допытывались, как же это удалось. Не мог Ковшов сказать о Симоновой, сослался на заступничество гестапо.

И это записали ему в строку, обвиняя в близости к оккупационным властям. «А может, его уже успели обломать? Может, права та женщина, которая назвала его оборотнем?»

Далеко не все, конечно, думали так. Большинство продолжало верить Ковшову и пресекало разговоры о его подарках, «черной кассе», сотрудничестве с врагом, приводили иные доводы:

— Ковер отдал? А может, и два следовало дать?! Отдал за доброе дело, пока фашисты не отобрали.

— Что ж, Ковшов наживается, капитал копит? Зачем же ему мелочами пробавляться? Стоит только продать рестораторам дневную выдачу хлеба на больницу — и он огребет в тысячу раз больше. А ты хлеб жуешь ежедневно. Цена же ему на рынке — сотня за булку!

— Сотрудничает? Кого же у нас арестовали гитлеровцы, кого он выдал? За такое «сотрудничество» ему надо в ноги поклониться!

30

Князь в лобовую атаку больше не ходил. Казалось, притихли и «господа» из городской управы. Может быть, они отказались от мысли подчинить больницу медико-санитарному управлению? Едва ли. Не раз городская управа направляла в больницу людей с требованием устроить их на работу. Одним разъясняли, что работа в больнице бесплатная, материально ничем не вознаграждается, и они уходили. Другие соглашались и на такие условия, но им говорили:

— К сожалению, нет вакансий. Если появятся — мы известим.

Боялись в больнице тех, кто приходил с направлением городской управы, ее медико-санитарного управления. Ворота для них были закрыты.

Тогда изменники из городской управы предприняли обходный маневр.

Не без участия управы и Батмиева зародилось недовольство Ковшовым в коллективе больницы. Некоторые врачи, работавшие в системе гитлеровских учреждений и медико-санитарного управления, встречая знакомых из больницы Красного Креста, тоном сочувствия говорили:

— Удивляемся вам, рукоплещем! Третий месяц работаете бесплатно. И голод, и неприятности выносите. Встретил вчера Веру Ефимовну — даже не узнал: похудела, постарела, как шестидесятилетняя. Недоедает, наверное…

Врач Красного Креста старался перевести разговор на другую тему. А осадочек в душе оставался. Зарождались мысли о том, что, может быть, лучше подчиниться городской управе? Будет зарплата… Паек… Не станет постоянного изматывающего нервного напряжения.

Все чаще слышал Ковшов разведочные вопросы: может быть, лучше подчиниться?..

Если говорить о личном мнении самого Ковшова, то и умом и сердцем своим он решительно восставал против подчинения городским властям. И вместе с тем постоянно, каждодневно чувствовал, что тучи над больницей сгущаются, что все работники очень устали. Дело не только в материальных лишениях. Не меньше, а может быть и значительно больше изматывало каждодневное напряжение нервов до предела.

Как ни трудна была работа врача, сестры, санитарки в госпитале среди страданий и мучений раненых, но и она теперь в условиях фашистской оккупации, вспоминалась как очень светлое время.

«Смеяться совсем, кажется, все мы разучились, — раздумывал Ковшов. — Смех же, радостная улыбка имеют огромное целебное значение. Право, об этом стоит даже научную работу написать. — И тут же мысль: — Если останемся в живых…»

Ребриков был снаряжен «на заготовку овощей и других продуктов». Ковшов просил его проинформировать о делах больницы, передать командованию партизанского отряда разговоры о необходимости подчиниться городской управе, узнать его мнение.

Ребриков и на этот раз удачно нашел связных на условленном месте отрядного «маяка». Через сутки с полной бричкой капусты и картофеля Ребриков возвратился.

То, что передал он Ковшову, очень обрадовало Петра Федоровича. Было приятно, что его соображения, хотя он и не высказал их связному, полностью совпали с советами командования отряда.

Теперь на разведочные вопросы о подчинении он отвечал коротко и жестко:

— Если вам подходит — подчиняйтесь.

Членам оргкомитета он высказал свои соображения более подробно, почему этого нельзя делать, вполне понятно, не ссылаясь на то, что передал ему Ребриков.

— Мы — лечебное учреждение, действующее в целях человеколюбия. Оно создано по почину народа и продолжает пользоваться всеобщей поддержкой патриотов города. Обстановка сложилась так, что фашистам пока не выгодно трогать больницу Красного Креста, а городская управа не может: общество Красного Креста нейтрально, да мы и поставили себя так, что «господа» побаиваются нахлобучки от хозяев. Все преимущества мы теряем сразу же, как подчинимся городской управе, всем этим изменникам и ничтожествам. Они станут хозяевами, они установят и свои порядки и, вполне возможно, начнут зверские расправы. Из патриотического учреждения мы превратимся в учреждение системы гитлеровского «нового порядка», станем прислужниками оккупационных властей, как бочкаровы и курицыны.

— Но с продовольствием для больных очень плохо… Запасы кончаются, горожане не многим помогут. Население само голодает.

— С продуктами трудно, — согласился Ковшов. — А что будет, если больница войдет в подчинение управы? Продуктов мы не получим. Управа живет «щедротами» оккупационных властей. Скажут эти власти «нет», и управа повторит «нет». Потеряем все, ничего не выиграв…

Разногласия в больнице дошли до управы. Бургомистр вызвал Ковшова на беседу.

— Нам известно, господин Ковшов, что врачи больницы Красного Креста настаивают на подчинении городской управе. Скажу больше: они, как мне известно, требуют от вас такого акта. Нас интересует, почему вы противодействуете совершенно правильным стремлениям?

— О подобных настроениях, господин бургомистр, мне неизвестно. Кто настаивает и даже требует — не представляю, мне требований не предъявлялось. Если вы изволите вспомнить, так я в свое время просил вас взять больницу общества под ваше личное покровительство и дать согласие возглавить оргкомитет.

— Тогда это было несвоевременным. А нынче речь идет о полном подчинении больницы русской администрации города.

— Этот вопрос я не только решать, но и обсуждать не правомочен. Больница создана врачами, она принадлежит обществу Красного Креста.

— Хорошо. Спросим врачей и так называемое общество Красного Креста. Когда вы можете созвать собрание обслуживающего персонала?