Мышеловка капитана Виноградова

— Еще по пивку?

— Как прикажете. — Два часа назад после нежных рук медсестрички он попал в огромные волосатые лапы грузина-массажиста, потом плотно поел и попил… Теперь даже моргать было лень.

— Ладно тебе. На том закончим — зачет ты сдал. Принимай строгановское хозяйство. По полной программе. И вообще — потрешься около меня… Интересные дела назревают, есть повод отличиться.

…Когда утром Чистяков способом экстренной связи попытался связаться с Виноградовым, телефон не ответил. Молчал он и на следующий день.

Владимир Александрович проснулся от духоты. Ставший привычным стук вагонных колес, скрежет и лязг металла. Пахло давно нестиранным бельем и железной дорогой.

Виноградов нажал на кнопку электронных часов. Высветились цифры — пять пятьдесят семь. Пора вставать.

Сел, почти коснувшись лбом потолка. Натянул носки… Все остальное — включая брюки, рубашку и кобуру с пистолетом — снимать на ночь было не принято.

Постепенно избавляясь от ощущения прилипшей к телу тельняшки, Виноградов соскользнул вниз. Осторожно, стараясь не разбудить тревожно похрапывающих милиционеров, зашнуровал ботинки. Свет не зажигал: во-первых, в вагоне не было электричества, а во-вторых, крупные, как виноград, южные звезды и сполохи пограничных прожекторов позволяли разглядеть все необходимое.

Китель, фуражка… Виноградов неторопливо сдвинул в сторону купейную дверь — и вздрогнул, бросив руку к бедру.

На пол, к его ногам, с коротким гулким стуком упало что-то большое и круглое. Мгновением позже он разглядел: голова в каске, бронежилет… Очевидно, обладатель всего этого спал на полу в коридоре, слегка прислонившись к входу в милицейское купе, — и был невольно побеспокоен Владимиром Александровичем.

Пустые, безумно усталые глаза двадцатилетнего мальчишки тягуче, снизу вверх ощупали Виноградова — и вновь закрылись, спрятавшись под металлический обрез шлема.

«Господи, как же мы все устали, — подумал Виноградов. — Мы даже уже не боимся неожиданного… Ничего мы уже не боимся. Домой хочется».

Добраться до тамбура оказалось непросто. В коридоре вагона, вповалку, как на известной картине «Ночь на Куликовом поле», спало человек тридцать десантников в полной экипировке. Влежку, притиснувшись друг к другу и по возможности используя угловатые ранцы и мрачные кубы радиостанций. Виноградов сначала старался не наступать на лежавших, но под конец, пару раз потеряв равновесие, пошел прямо по ящикам, брезентовым поверхностям бронежилетов, по каскам и мешкам.

Из служебного купе высунулась сальная физиономия проводника.

— Чайку?

— Спасибо, любезный. Это кого ж нам Аллах послал?

— Десантники. Ваши, — зачем-то уточнил проводник. Местных десантников пока, слава Всевышнему, не существовало. — В Кердизе сели, до границы. Две недели у Верховного Совета стояли, наши для них — как враги были… Ничего, теперь делом займутся: тех боевиков — вонючую я их маму — бить будут! Ай молодцы, клянусь!..

В тамбуре курил чубатый сержант из виноградовской группы.

— Доброе утро, командир.

— Доброе утро. — Сержант в перерывах между поездками со слезой пел белогвардейские песни под гитару и очень хотел быть офицером, потому и заработал кличку Корнет. — Почему не разбудили?

— Нет нужды, командир. Ребят — рота, пять офицеров. Ведут себя хорошо — им сейчас ни до чего… Утром пообщаемся.

— Ладно, Корнет. Только не так, как в тот раз, с танкистами. А то — позор семье и рабоче-крестьянской красной милиции…

— Обижаешь!

— Хорошо-хорошо. Иди спать. Завтра посмотрим. — Виноградов принял аккуратный и удобный — единственный на четверых — автомат АКСУ, ласково прозванный «аксюшей», повесил на плечо.

— Спокойной смены.

— Гуд бай!

В сотне метров от железнодорожного пути, отделенная от них причудливой паутиной пограничных коммуникаций и мелким изгибом серебристой речки, просыпалась иранская деревня…

— Зови! — Виноградов еще раз оглядел стол и кивнул.

В окружении громоздящихся на тарелках закусок, душистого чурека, сладостей возвышались, слегка позванивая, две бутылки водки. Молчаливый милиционер, прозванный за абсолютную надежность, выносливость и неудобоваримость в общении Броником — в честь бронежилета, как пояснили непосвященным, — шагнул из купе. Вместо него возник в дверном проеме Корнет. Он только что вернулся из регулярного обхода состава — раз в два часа, тут никаких поблажек быть не может. В принципиальных вопросах Виноградов был неумолим и педантичен.

— Докладываю. В поезде — без происшествий. Пассажиров — сорок шесть. Семнадцать этих и двадцать девять — тех. Детей пять.

— Бригада?

— Начальник поезда спит, собака. Проводники — кто как, в пределах нормы. Пьяных нет.

— Нет?

— Совсем уж пьяных — нет. Всего-то четыре вагона занято: в двух беженцев распихали по национальному признаку, чтоб чего не вышло, а в двух — мы да десантура.

— До границы еще сколько? Часов шесть?

— Да чуть поболее… Спокойная зона, командир. Ты знаешь что?.. Отдыхай тут с офицерами, а мы пока в соседнем вагоне — у Броника земляк-прапор оказался, так это…

— Как хотите. — Виноградов пожал плечами. Водки надо?

— Командир! Что ж мы — нищие? Слышь — ты не обижайся. Если бы только наши, милицейские… А у них в армии это не принято. Ты не служил — не знаешь.

— Ладно. Есаул на посту?

— А кто же еще? Всего нас — четверо. Что ж поделаешь… — Оба они понимали, что толстый, ленивый старшина все время держит их на грани ЧП, но… — Пошел я. Приятного аппетита.

— Спасибо.

…Офицеры-десантники оказались людьми компанейскими. После водки с армейским шиком возникла литровая фляга спирта, также уничтоженная беспощадно под могучие бутерброды с тушенкой. Уже отпили за знакомство, за братство по оружию, за дам, за тех, кто остался в земле там и здесь, — гости были из той части, которая одной из последних в восемьдесят девятом покидала «дружественный Афганистан».

— Ну а теперь — за хозяина! — хриплым басом рявкнул скуластый, татарского вида капитан.

— Ура! — дружно поддержали его соратники.

— Спасибо, мужики. — Виноградову было хорошо.

— И который уже раз вы так мотаетесь? — спросил кто-то из гостей, выдохнув и закусив.

— Восьмой. Сначала все больше этих от погромов вывозили. Насмотрелись… Детишки с отрезанными ушами, бабы изнасилованные. А теперь — те бегут. Тоже — не дай Боже. Голые, босые…

— Досталось вам.

— Это еще — х…ня! А вот первые две поездки — вообще без оружия, это — как? Полон поезд беженцев — а мы голым… простите — энтузиазмом бандитов отгоняем на станциях.

— Что творят суки! — Всем присутствующим пришлось в своей фронтовой жизни натерпеться от кретинизма начальства и тыловых писарей, поэтому их возмущение было искренним.

— А с наградами у вас как? — Усатый старший лейтенант успел в «ограниченном контингенте» заработать только «Боевые заслуги» и считался в полку вроде как и не ветераном.

— С наградами у нас хорошо. Без наград плохо. — Присутствующие рассмеялись. — Если серьезно… Ни черта! Семь поездок — ни одного беженца не потеряли. Всех довезли. И мои — без единой царапины.

— Ну и отлично!

— Как бы не так. В группе у ребят из Белгородской школы милиции — сержанту голову прострелили и вагон сожгли. Так по всем сразу — Указ. Старлею — «За личное мужество», бойцам — по медали. Ну и — «Звездочку» посмертно… А мы все — в порядке.

— Что ж делать?

— Нужны потери, — мрачно пошутил Виноградов и тут же постучал по дереву. — Шутка.

— Потери? Сделаем… — так же мрачно пошутил капитан.

— Давайте лучше о чем-нибудь веселом… Наливай по последней!

— Поехали! Без тоста.

— Ух, крепка советская власть! — Виноградов отправил в рот пучок зелени. — Насчет веселого… Идем позавчера с местным майором по их управе — а у транспортной милиции как раз получка. Спускаемся — гляжу, у постового на тумбочке коробка из-под торта. Каждый выходящий кидает в нее, кто пять рублей, кто — десять. Я, дурак, спрашиваю, может, помер кто-нибудь или фонд новый образовали… Нет, отвечает мой спутник. Мы, говорит, с людьми работаем, а ему где денег взять — постовой нас охраняет…