Страница 32 из 68
Само собой разумеется, мы больше не строим свои подсчеты на царствованиях; нам известно, что время человеческой истории намного длиннее. Я уже называл основные этапы: «до-история» — от 10 миллионов лет тому назад — до 45 000 г. до н. э.; предыстория, окружающая основополагающую эру неолита; зарождение письменности, описание природы языком математики, бурный расцвет машины, двигателя, ортезов мозга и генной инженерии составляют, в моих глазах, более эффективную периодизацию. В другом месте я уже высказывался о наиболее значительных поворотных пунктах[LXIII], о ритмах, о восприятии упадка, о движении истории и о том, как оно воспринимается в этой части мира — во Франции[LXIV]. Но довольно выступать в роли историка! Хотя — такова моя профессия, а свою профессию, как я уже говорил вам, я люблю.
Но из этого краткого экскурса мне хочется извлечь практический урок. Завоевание ясного времени, времени обустроенного, привычного, обставленного, задерживающего информацию, которую оно размещает не в двухмерном пространстве, а во всей полноте пространства-времени, — такое завоевание стало результатом кропотливого, муравьиного труда нескольких тысячелетий, сравнимого с непрерывно создаваемой, распускаемой и вновь создаваемой, распускаемой и вновь производимой тканью Пенелопы, — результатом тишайшей, терпеливой, робкими шагами бредущей работы сотен тысяч людей, которые принесли свою жизнь в жертву выполнения этой функции — сохранения памяти.
Время истории — это время трудяги, которое пришлось вырвать у смерти, единственной, чьи раны на теле памяти никогда не заживают; благодаря этому времени мы прокладываем себе дорогу сквозь долгое культурное накопление, оплодотворившее первые годы нашего существования и непрестанно обогащающее нас в ходе всей нашей жизни.
Время истории похоже на время жизни. Это векторное время. Тщетно было бы замыкать историю в каких-то циклах. Как гласит Экклезиаст, «Что было, то и будет, и что делалось, то будет делаться» (Еккл 1: 9). Это верно для времен года, для людей, вечно бредущих одной и той же колеей; это неверно для историка[LXV]: «что было — того не будет».
И это истинное, поистине непредсказуемое время истории, что созидается и грызет грядущее, лежащее перед нами, является еще и временем природы. Законы, которые движут вещами и существами и дают возможность поместить «Вояджер-11» с погрешностью в 10 км. между двумя кольцами Сатурна, на расстоянии 1 500 000 000 км. от Земли, после траектории, растянувшейся на четыре года, не всеохватны.
Время природы и время людей оставляет между ячеями жесткой закономерности крошечную толику свободы, Щель для надежды. Да, поистине, тому, что было, не обязательно суждено повториться. Существует крошечная толика свободы, надежды. В том истинном и доподлинном времени, в котором я пребываю, наделенном, подобно мне и благодаря вторичному бытию, свободой и судьбой, я есмь— как есть оно. Мы существуем вместе — не сливаясь. В это я тоже верую неуклонно.
Книга Третья В мире, наделенном смыслом
Наделенный смыслом мир, в котором смысл есть — вопреки а, возможно, и благодаря всему тому, что меня гнетет — и у моей жизни тоже, — вот о чем мне хотелось бы попытаться вам поведать. У мира есть смысл; по правде говоря, это — единственное, что мне по-настоящему хочется вам сказать.
Но в таком случае чего ради было так медлить, тратя драгоценное время на то, чтобы ломиться в открытые двери? Вы скажете мне: кто же по сути дела сомневается в своем существовании и в существовании мира, в котором мы пребываем? Уж, конечно, никто… Мне это известно, да и вам тоже, как и мне. А ведь напускное неведение по данному вопросу — это то, чем кичится немалая часть философствующих; среди них широк спектр тех, кто — от марксизма до атеистического экзистенциализма — еще недавно проповедовал философию Универсального Отрицания, с ее всеохватной нелепостью непостижимых провалов в памяти: марксизм забывает о личности, а ряд разновидностей экзистенциализма — о мире.
Охотно, впрочем, соглашусь с вами: в мире, освещенном солнцем, этим гигантским, довольно недурно отлаженным водородным устройством, не найдется человека, который усомнился бы в своем существовании, равно как и в существовании этого мира. Не сомневаются даже философы и философствующие ученые, которые твердят о полной бессмысленности вселенной. Я уже приводил изречения Реми Шовена. Никому не дано провозглашать свою не-свободу и свою полную детерминированность в полностью нелепом мире — и при этом продолжать жить и думать. И не случайно единственный социальный континуум, допустивший распространение бессвязных рассуждений о полной бессмыслице, — это тот, что уже не гарантирует передачу жизни. Можно жить по инерции и дальше, продолжая пережевывать эти мысли, но едва ли возможно заодно передавать обессмысленную жизнь.
Теоретическая мысль не может входить в противоречие с мыслью практической.
Но практический разум необходимым образом исходит из реальности сознания и мира. Между тем и другим существует какое-то минимальное соответствие, без которого невозможны какие бы то ни было теория и практическое познание.
Так вот, познание возможно, и сама возможность познания с ослепительной ясностью исходит из еще схоластикой провозглашенного adaequatio rei et intellectus[145].
Глава XI Игры и правила
Одно дело — исходить из наличия самосознания; исходить же из существования мира — другое. Если мы явным образом не хотим пренебречь здравым смыслом, невозможно, однако, не исходить одновременно из реальности того и другого.
Повторяю: между познающим человеческим разумом и миром необходима минимальная логическая взаимосвязь. Вполне очевидно, что без такого тождества немыслимы никакая теория, никакая практика познания. Но познание возможно. Наши повседневные встречи с мирозданием прямо-таки сбивают с толку: их разнообразие простирается от прославленной встречи с Нептуном (Берлин, 23 сентября 1846 года, в соответствии с указаниями, полученными утром того же дня от Леверрье[146]), — до зонда «Эксплорера-ii», который 27 августа 1981 года пробирается между двумя кольцами Сатурна. И не забудем при этом про наблюдения, сделанные в 1965 году Пензиасом и Уилсоном над тем, что в конце концов было определено как космическая основа радиоизлучения, — что в экспериментальном порядке подтвердило истинность стандартной модели вселенной и засвидетельствовало о событии, происшедшем через миллион лет после нулевого момента абсолютного возникновения времени, наступившего пятнадцать миллиардов лет назад.
Эти поражающие воображение встречи потрясают меньше, чем временная протяженность человека, непрерывно воспроизводящаяся вот уже десятки тысяч лет применительно к тремстам миллиардам судеб, в которых получает отражение — постоянное отражение — встреча нашего ума с мирозданием.
Такая непрерывность и эти поражающие воображение примеры ограничивают поле возможного: либо существует один только мой ум — и тогда внешний мир представляет собой всего лишь проекцию моего ощущения; либо же существует один только мир, и мой мозг — это всего лишь нарост на большом, лишенном сознания устройстве; либо же у моего ума и мира есть какой-то общий источник.
Никому по-настоящему не под силу доказать, будто внешний мир не существует, будто за восприятием не стоит ничего ощутимого, различаемого. Встреча с Нептуном, космическая основа излучения, единообразие наличия ощущения относительно всех проявлений сознания едва ли вызывают доверие к радикальному идеализму Беркли. Что до ума как устройства, мозга как детали, изготовленной мирозданием, которое отображается в ней, точно в мягком воске, то марксистско-ленинская теория познания оказывается наиболее уязвимым местом этого мировоззрения, страдающего от недостатка логической связности.
LXIII
pierre chaunu, Histoire, science sociale, op. cit.; Histoire et dйcadence, op. cit.
LXIV
pierre chaunu, la France, op. cit.
LXV
pierre chaunu. Un Futur sans avenir. Histoire et Population, op. cit.; Histoire et dйcadence, op. cit.
145
Соответствия вещи и разума (лат.).
146
Французский астроном (1811–1877).