Время падающих звезд

— Это было так.

Моя немногословность ему не нравилась.

— Что было так? Ну, говорите же, господин Вайден, облегчите себе душу.

— Это действительно интересует Вас?

— Чрезвычайно.

— Я голоден, — сказал я, — всякий раз, когда ослабевает действие энергетического концентрата, мои внутренности бунтуют.

— Какой энергетический концентрат?

— Как мне ему это объяснить? — бормотал я себе под нос и громче: «К примеру, мы едим, чтобы обеспечить наши клетки важными полезными веществами. Все это сжигание и превращение. Только наша пища не чистая, и только частично перерабатывается организмом. Мы слишком много вкушаем, вместо того, чтобы снабдиться самих себя энергией. Результат этого — жировые мешки и лишние складки. Создатели «Квиля» разработали питательный концентрат, который усваивается организмом полностью. Он выдается по-разному в малых дозах и продерживается сколь угодно долго. Они в некотором роде придали приему пищи его первоначальный смысл.

— Ага, — растянуто сказал профессор. — Ну да, в таких долгих путешествиях требуются такие концентраты. Вы, значит были на Юпитере…

— Нет, я был только короткое время на «Квиле» и затем прибыл, так сказать, команду внешнего реагирования, на шестой спутник.

— Конечно. Продолжайте.

— Это все, господин профессор.

— Что, к примеру, с этим Ме? Он плещется там в рассоле…

Он подчеркнул жестом свою тупую фразу.

Плещется в рассоле — и это говорит мне ученый в области естественных наук! Мне придется рассказывать подробнее, иначе он расширит свой диагноз до мутизма и негативизм. Не приключись этой переделки с передатчиком, можно было бы неплохо повеселиться. Какую только несчастье не может причинить грязный карманный вор…

— Этот Ме, господин профессор, как личность не интересен, он больше не существует как физическое лицо. От него остался только аппарат мышления, его мозг. Разумеется, он не плещется в рассоле, а его жизнь поддерживается биотоками и питательным раствором. Пока он будет снабжаться достаточной энергией, он будет функционировать. Он работает даже лучше, более сконцентрирован чем раньше, потому эмоции больше не препятствуют его мыслительному процессу. Чему, я не могу сказать, потому что это могло бы быть состоянием, к которому стоит стремиться. Вам как врачу и ученому в области естественных наук, наверняка, известно, что опыты над животными проводятся и на Земле. Были принесены в жертву уже гетакомбы[22] быков — с малым успехом. Мозг без быка — еще одна проблема, быки без мозга, напротив, справляются отлично…

Выражение лица Гразме не изменилось. Сестра Хильдегард заносила каждое слово в свой блок стенограмм. Я ждал, пока она запишет последнее предложение, и затем продолжил: «Этот чужой разум немного выше нас, он решил проблему. Вы не согласны со мной, господин профессор, что человеческий организм довольно закупоренная конструкция? Я Вас умоляю, только девять метров кишок — какое расточительство. Тридцать два зуба — и те только для того, чтобы глодать свиную ножку. Я не говорю уже о зубной боли. Или подумайте о бесконечных плоскостопиях, о камнях в почках, слепой кишке и прочих болячек. Если смотреть на это объективно, в нас, в принципе, заслуживает внимание только аппарат мышления. Разве я не прав?»

— Конечно, — нервозно сказал Гразме, — продолжайте. Он смотрел на меня, словно перед ним был кролик, которому он сделал какую-то инъекцию.

— Мне кажется, Лютер был совершенно прав, когда называл тело человека ленивым червивым мешком, если даже я извлекаю из этого другие выводы.

— И что это за выводы?

— Что наше бессмертие основано на нашем мышлении и исходящем из него логичном действии. Этот процесс происходит во всей Вселенной. Возьмем к примеру, Большого Пса…

— Вы имеете в виду Вальди, таксу?

— Нет, это всего лишь маленькая собака. Я имел в виду созвездие. Мы знаем, что там обращаются планеты. Есть ли на них жизнь? Кто рискнет сказать «невозможно»?

Профессор потер ладони. Он вспотел. Нарушение кровообращения, констатировал я.

Вероятно, он регулярно принимает корвалол и пытается с его помощью устранить действие никотина. Гразме прокашлялся.

— Конечно, господин Вайден, еще много загадок. Время от времени болтать об этом — почему бы нет? Но можно ведь в чем-то и зациклиться. Теперь давайте отложим в сторону эту совещательную комиссию. Если я правильно проинформирован, там был один старик..

— Да, отец Ауль.

— Правильно. Его возраст составляет две тысячи лет, не так ли?

— Относительно, — многозначно возразил я.

— Ага, относительно. Эйнштейн и так далее.

— И так далее.

— Вы знаете известную формулу?

— Е равно МС в квадрате.

— Гм, правильно. Каково расстояние до Юпитера?

— Время отправки сигнала сорок минут.

— Назовите мне число километров.

— Господин профессор, Земля то здесь то там, и Юпитер тоже не стоит на месте. Может быть примерно семьсот семьдесят километров.

— Меркурий?

— Пятьдесят семь целых девяносто одна сотая…

— Из чего состоит атом углеводорода?

У был уже своеобразный метод проверки уровня моего развития. Я уже чуть ли не сказал, что он состоит из птичьего навоза. Атом углеводорода — болтовня утомила меня. Кроме того, здесь я не сдавал экзамен по физике. Я сказал: «Я давно забыл химические соединения, господин профессор, что до меня, он может состоять из белого сыра. Дайте мне семь дней сроку и соответствующий учебник, тогда я прочту Вам доклад о строении элементов».

Наступила тишина, полная ожидания. Профессор прошептал что-то сестре. Я подумал: Сейчас ты допустил ошибку. Сейчас он скажет: Вы симулянт, я передам Вас полиции, пусть они разбираются, где Вас носило полгода…

Но у Гразме было что-то совсем другое на уме. Мои ответы до этого момента были для него, пожалуй, слишком просты и, пожалуй, даже казались слишком логичными и шуточными. Теперь он попробовал подойти ко мне с другой стороны. Дружелюбно улыбаясь он похлопал меня своей рукой курильщика по плечу.

— Я очень доволен, голубчик, превосходно! У нас, наверное, есть и математические способности?

Я удержался от того, чтобы улыбнуться. Я, и с математическими способностями. Но если он того хочет — почему бы нет?

— Математика для меня все, господин профессор. Если Вы прикажете мне, я просчитаю Вам в уме лунное затмение.

— Я так и думал, — сказал он, — давайте-ка сейчас попробуем, мы же ясная голова, не правда ли?

Несколько секунд он изучающе смотрел на меня. Я приготовился к сложной формуле, но он любезно спросил: «Тогда мы можем подсчитать сколько будет трижды четыре?»

Этот преглупый вопрос настолько сбило меня с толку, что поначалу я подумал, что за числами должно было скрываться что-то особенно трудное. Затем я начал делать предположения, к чему клонил хитрец. Вероятно, он говорил себе: Пациент с упрямой настойчивостью заявляет, что был на одном из спутников Юпитера, следовательно, у него должен быть заметный бзик. Так как он, кажется, имеет на словах общее образование, его не встряхнуть вопросами из его области знаний. Но где-то круг должен был замкнуться и раскроется его слабость.

Я подумал над ответом, он прямо-таки вырывался наружу.

— Так мы что, не знаем? — дружелюбно спросил он.

— Я сейчас скажу ответ, господин профессор, — ответил я.

Наверное, было бы лучше, с самого начала вращать глазами и трясти головой, вместо того, чтобы отвечать на его вопросы. Для психиатра человечество в любом случае состояло только из пациентов. Но, в конце концов, всему есть предел. С чего он взял, что может хлопать рукой по моему плечу и обращаться ко мне этим доверительным «мы»? Я наморщил лоб, показал, как напряженно я раздумываю.

— Трудно, не так ли?

— Господин профессор, семь десятых моего мозга еще не использованы, поэтому я не могу сказать сколько будет трижды четыре, — объяснил я и добавил со злобной любезностью: «Мне все же совершенно ясно, что Вы фрейдистский архиболван».

22

Жертвоприношение в Др. Греции, первоначально состоявшее из 100 быков. Впоследствии гетакомбой стали называть всякое значительное общественное жертвоприношение, огромные жертвы войны, террора, эпидемии и т. д.