Страница 11 из 15
Я — пятилетний мальчик, после войны ищущий своих родителей. Иду практически на ощупь, глаза едва различают свет и тьму. Иду на звук колокольного звона. Мне не понятны крики людей, плачущих, взгромоздившись на тела неизвестных мне людей. Мне бы прикоснуться рукой, одним пальцем коснуться материнского тела, открыть бы запах его, всего лишь запах, который бы помог мне найти свою родину. Я с пеплом на голове и гарью в легких брел в сторону света. Это направление, как мне казалось, всегда должно было вести меня к светлым вестям.
Нет сложенных крыльев. Реквием и мечта. Мне пять лет. Я роюсь в тряпье вместе с другими оборванцами. Нахожу яркий женский платок, которым можно укутать мое тело. Греюсь в его ткани. Меня подобрали на дороге, затащили на какой-то обоз. Рядом с на удивление сочной и свежей молодицей посадили меня, ищущего родителей пятилетнего ребенка. В ее руках бутылка со святой водой. Мои детские глаза просят о капле живительной влаги. Ее надменный, но умиротворенный взгляд в мои глаза определяет мои желания. Она подносит горлышко бутылки к моим губам, уже с нетерпением ожидавших наступления момента попадания жидкости внутрь. Вода была сладкой, как молоко с медом. Меня бросало в жар, когда ладони молодой женщины, поившей меня водой, прикасались ко мне. Хотелось уткнуться в грудь ее лицом и не расставаться с ней. Говорить ей, что я ищу маму, и, может быть, ей удастся вспомнить, что именно я был ее памятью, которую она потеряла после очередной контузии. И ей удастся меня убедить в том, что именно она была ею, моей матерью, которая именно тогда, падая на груду трупов, теряла слух и память, и мои просьбы не покидать меня, когда она выкрикивала, будто прощаясь со мной навсегда, мое имя. Она принялась укутывать меня, почувствовав, что я горю, уложила среди мешков с зерном и лохмотьями старой одежды, растирала щеки мои, прижималась к моему лицу всем своим телом. Обнимала меня, просила покрыться испариной. Я читал на ее лице любовь ко мне, ее неузнанному сыну, со своими сокровищами в душе, которые хранятся лишь для нее, мамы моей. А в ее тепле я чувствовал приближение волнительного и зыбкого ощущения возрождения моего естества. Как будто я находил нечто большее, чем мать. Но еще неизвестным для меня оставалось, где находился мой отец, жив ли он, пощадили ли его военизированные части противника, сопротивлялся ли он? Знал ли он мою маму, так неожиданно потерявшую меня, как память, потерявшуюся во мне, нашедшем ее, не знавшую, и до сих пор еще не знающую, кем она является для меня. Обоз то и дело останавливался в каких-то зарослях, пережидая бомбардировки. Я все сильнее прижимался к моей маме, она укрывала меня теплом своего тела, своего голоса, искаженного непосильными ранениями, издававшего слишком часто отчаянные крики боли и ужаса. Я жалел ее, лихорадочно перебирая в памяти моменты, когда нам было всем вместе спокойно, когда наша семья была счастлива. Мне хотелось говорить: ничего, мамочка, все обойдется. Но слова превращались в нераспознаваемое бормотание, в скрежет зубов. В невольное слезовыделение. И лишаясь голоса, я лишь крепче впивался в руки матери моей, как будто я уже все сказал, и осталось всего лишь прочувствовать все до конца, все частички чувств, заложенных в моих словах. Ведь я был человеком, из плоти и крови, материнской. Были ли минуты, когда я терял свою уверенность в своем человеческом происхождении? Лишь близость лишних звуков, навещавших меня сезонами ночных кошмаров, нарушали мой покой и обрекали поиск на тщетную игру воображения, инициированного не человеческой природой… Я становился монстром!
Я опять ждал тебя слишком долго. Вновь пришлось связываться с начальниками пограничных застав, чтобы узнать, не пересекала ли ты границу. Но ты спряталась в зарослях неизвестной мне нейтральной территории… Или все мировое сообщество признало тебя представителем низшей расы, и тебя вычеркнули из списков проживающих на Земле людей?..
Так значит, ты ждал меня, и мне следовало все-таки пуститься в путь… Я вижу, как ты нервничаешь, смотришь на часы каждые пять секунд. Я играю с тобой в опоздание. Я испытываю твое терпение. Ты не человек для меня, а только особь, заинтересованная в продолжении своего рода. Тебя нет для меня. Я потеряю стыд, отдаваясь едва знакомым археологам и альпинистам, но я не приемлю твоей жажды, преследующей мое тело. Мое тело… Неужели я нужна тебе для совершенствования твоего внутреннего мира, духовного начала твоего? Все свершится на следующее утро. Ты встретишь меня, сияющую и волнующуюся, радостную оттого, что ты дождался меня, искал и переживал. Но потом будет ночь, твоя ночная смена, твой дом с привидениями. На следующее утро. Если я проснусь, если я усну.
Тебе все еще пять лет. Ты уже нашел свою мать, и теперь с улыбкой встречаешь ее в доме, в котором пока что еще не хватает твоего отца. (Я никогда не стану твоей, пока он не появится у тебя…) Ты прячешь свои глаза, разбив чайную чашку, ты тянешься ручками к маме, чтобы она тебя пожалела и не наказывала тебя. Тебе еще пять, а ты уже начинаешь расстраиваться из-за слишком тугих клубков вен на твоих ногах. Ты уже предчувствуешь ряд серьезных операций, которые не позволят тебе видеть меня, которые заставят тебя скучать и бредить из-за невозможности видеть меня. А я еще не могу представить себя твоей медсестрой, хоть ты и стараешься придумать мне наиболее яркую роль, таинственную и романтичную. Тебе еще пять лет, но твоя борода уже вырастает до колен, и мать не успевает отстригать ее.
Отрешение, опустошенность… Do you feel the same? Do you pronounce the same desperate words and lose patience time after time and merge to a new search?.. Do you?
I am a showman. I am an actor. I am interviewed being a prominent person.
While you are dying in front of me. Lying shot and crying for help in the deserted shooting area. Is it you? My beloved and seemed to be lost forever child? Is it me standing over you and letting you die so poignantly?
— До скольких лет вы писались в постель?
— Когда вы впервые почувствовали сексуальное влечение?
— Видели ли вы голыми своих родителей? Если да, то в каком возрасте это происходило и возбудило ли это вас?
— Нравился ли вам кто-нибудь из людей гораздо старше вас?
— У вас уже был сексуальный опыт? Если да, то с представителем какого пола?
— Вам снятся эротические сны?
— Я вам нравлюсь? Если я нравлюсь вам, значит вы вполне положительно отнесетесь к предложению совершить со мной физическое совокупление?
— Почему я вам не нравлюсь? Говорит ли то, что я вам не нравлюсь, лишь о том, что вы не согласились бы вступить со мной в физическую связь, или вам в данной связи не нравится и моя личностная характеристика?
— Каков ваш идеал?
— Похож ли он на кого-нибудь из ваших родителей?
— Сколько оргазмов вы обычно испытываете в течение суток отдыха с вашим партнером?
Я не желала описывать все ужасы таможенного контроля, но что мне остается делать… Хочу, чтобы ты знал, чтобы пожалел меня, чтобы прочувствовал, осознал, что ничто не в силах меня остановить. Никогда! Я здесь! С тобой! Я добралась сюда. Я приехала к тебе. Мертвая, утратившая тебя, но я с тобой. Я неописуемо рада тому, что ты трогаешь меня.
А кем только мне не приходилось становиться, чтобы мне разрешали навещать тебя в резервациях……. Приносить тебе твои любимые пирожные……. Я был твоим раненным моряком, висел прикованный к мачтам кораблей великих первооткрывателей. Я — язык, я — музыка смыкающихся ресниц. Сирена сирен. Серна в пустыне. Уставшая от погонь за слепыми антилопами и вкусным алкоголем. Я — литература.
Новой литературе не нужны темы, герои, композиции, порой ей даже не нужны слова.
Я стал твоим личным писателем, который описывает твою личную жизнь, превращая ее в исторический факт. А сам я распадаюсь на все большее количество историй. Я разыгрываю свое участие в каком-нибудь захватывающем сюжете в лотереях, распродаю на аукционах. Я комкаю свое тело, лопается его оболочка. Внутренности смешиваются с кожей и волосяным покровом, с мозгами. Я становлюсь массой жизнеспособных молекул. Я швыряю себя в краски… Краски поглощают меня. Краски, как некая лавина беспричинного саморазоблачения, разрыва ткани существования. Краски, в которые можно погружаться со сладким чувством неповторимости момента, теряя надежду на возвращение. В эти краски невозможно не верить, как в свои неумолимо терзающие тело и душу инстинкты. Я развеян в небе. Я разбрызган в космосе.