Страница 17 из 60
Утром на кухне Кравцов чуть не расшибся, поскользнувшись у двухкамерного холодильника «Филипс». Под ним натекла огромная красноватая лужа. Открыв морозильник, Кравцов отшатнулся от ударившего в нос зловония: несколько рыбин принесенной накануне речной форели начисто протухли. Протухли равномерно, каждая от головы до хвоста!
Допивая кофе, Юрий Анатольевич неожиданно вспомнил вчерашнего олуха, не уступившего ему дорогу у входа. Молодец охранник! Хорошо шарахнул наглеца о дверной косяк. И эта пигалица, что живет в соседней квартире, так смешно голосила. Вроде даже угрожала. А ведь прав Собчак, что сам подбирает в свой дом подобающих жильцов. Надо будет тоже сказать помощникам, чтобы придумали, как выселить отсюда всякую шелупонь.
А женщине, спутника которой обидел Кравцов, снилось, будто она взлетает вверх, к густеющим сумеркам закатного неба, на краю которого бьется пламя жарких костров. Брезжил дождливый рассвет, когда ее разбудили настойчивые прикосновения.
— Нельзя, Петенька, сегодня нельзя, — шептала она, ласково отодвигая его руку. — Смотри, у тебя плечо распухло. Больно? Но он свое уже получил. Не будет ему теперь на земле покоя. Я все, все для тебя сделаю. Ты, конечно, не веришь, ну и пусть. Только не оставляй меня, не оставляй меня одну…
Косой серый дождь хлестал по окну. Капли стекали на ржавый подоконник и оттуда тоненькой струйкой сливались вниз, на землю, загаженную строительным мусором, среди которого затерялись маленькая склянка из мутно-зеленого стекла и неприметный огарок дешевой сальной свечи.
1.20. Над главою тучи ходят хмуро
С утра позвонил Крутинин. Он не пошутил, как обычно. Скорее, был неприветлив.
— Шеф недоволен: слишком тянешь с Австрийской площадью, — сказал он. И Людмила Борисовна жалуется — поручила тебе подготовить мансарды для Бродского, Неизвестного, Ростроповича и прочих великих людей, а ты ни в зуб ногой.
— Как это — ни в зуб ногой? — удивился Кошелев. — Еще в сентябре сам передал ей всю сметно-планировочную документацию…
— На х… нужна твоя документация! Повесь ее в сортире на стенку. А Людмиле Борисовне отдай ключи от готовых помещений. Ты что — первый год работаешь?
— Ну ты пойми, Витя: там только показанная — понимаешь, по-о-казанная, — смета миллиарда на полтора тянет. И это всего по двум объектам! А у меня на счетах — круглый ноль. К тому же Кудрин затраты по церемонии на Австрийской площади зачел как подготовку к зиме и больше — ни копейки.
— Кстати напомнил. Ведь это ты навесил на Путина — взыскать с австрияков денежки? Так он копытами от злости стучит. И настучал на тебя справочку. Вот послушай, купюрами зачитываю, только основное: «За время, прошедшее с начала реализации проекта, большинство предприятий, расположенных на площади, было приватизировано. В частности, здание института „Гипрометиз“, где планировалось разместить австрийский бизнес-центр, сменило собственника. Новое руководство категорически отказалось от ведения каких-либо переговоров об освобождении помещения. Такая же ситуация сложилась и по другим помещениям.
В создавшихся условиях австрийская сторона отказалась от реализации второй и главной части проекта- создания уголка австрийской столицы в нашем городе.
Комитет по внешним связям считает, что вина за срыв запланированных мероприятий лежит на администрации Петроградского района, халатно отнесшейся к работе по реализации проекта, имеющего большое социально-политическое значение».
Ну и так далее, менее существенное. А в конце: «По данным, которыми располагает Комитет по внешним связям, австрийская сторона не будет оплачивать расходы, связанные с реконструкцией Австрийской площади. В связи с изложенным сообщаю, что решением мэра Санкт-Петербурга вопрос о возмещении указанных затрат с контроля комитета снят», — скороговоркой закончил читать Крутинин и, тяжело вздохнув, спросил: — Понимаешь, как складывается?
— Считаешь, мое дело плохо? — сразу осевшим голосом спросил Кошелев. Может, я к тебе подъеду… хоть сейчас, хоть вечером?
— Ну что ты, Паша, все сразу переводишь в материальную сферу, Крутинин с полуслова понял намек, — ты же знаешь — я тебе всегда друг. Тут вроде освобождается место директора в гостинице «Москва». Хорошее место, желающих — пруд пруди. Но я его для тебя поберегу, только ты не задерживай с решением.
Кошелев понял, что его будут снимать. Он ни на секунду не поверил в дружелюбие Крутинина, ясно, что звонил не по своей инициативе. Решил сам мэр, и никто другой. Вероятно, не без Людмилы Борисовны. И его, в общем, можно понять. Дело с Австрийской площадью завалено. Обещанных и ожидаемых денег нет. А за авансы — скорее всего полученные, и немалые, — отвечать надо. Так что объективный фактор налицо. Но после стольких лет в администрации предлагать ему, офицеру КГБ с опытом и связями, работу в каком-то бордельном отельчике? Нет, это мэр явно загнул.
Примерно так размышлял Кошелев, а его руки как бы сами собой приступили к работе. Документы сортировались, складывались в папки, а папки — в два больших черных баула.
— Я что-то не очень хорошо себя чувствую. Вызовите машину и отмените на сегодня все дела, — велел Кошелев секретарше.
Водитель молча унес сумки. Проходя через приемную, Кошелев услышал, как Валентина Николаевна говорит в трубку: «Да, заболел…позвоните…наверно, через неделю».
«Через неделю? Ждите!» — усмехнулся про себя Кошелев.
К вечеру ему стало плохо, а на следующий день он лег в больницу. Врачи спорили: ограничиться консервативной терапией или трактовать состояние больного как показание к сложной и опасной операции?
— Давай, Петруха, кони ждут! — закричал на весь коридор Чернов, как то лько Петр вошел в редакцию. Рубашкин подумал, что приятель намекает на магазин, но оказалось не так. Он не успел снять пальто, как прибежала секретарша:
— Вы где пропадаете? Главный с утра спрашивает, из Смольного каждые пять минут звонят…
— Задержался, — раздраженно буркнул Петр.
— Не раздевайтесь, вас машина из мэрии уже час ждет. Внизу стоит, номер ноль-ноль-восемь. Пока вы спускаетесь, я позвоню, предупрежу водителя.
В Смольном Рубашкина без промедления провели к Степанову.
— Заходи, заходи, не стесняйся, — сказал он, увидев входящего в кабинет Рубашкина. — Подожди минутку, а то собьюсь.
Заместитель мэра считал доллары. Отслаивая купюры от пачки толщиной в полкулака, Степанов раскладывал их перед собой в три аккуратные стопки.
Средняя была вдвое выше соседних. Петр ничем не выдал удивления, но чувствовал себя очень неловко, как будто случайно подглядел что-то нечистоплотное.
— Ну вот, вроде сходится, — облегченно вздохнул хозяин кабинета и, улыбнувшись, пошутил: — Это папе, это маме, а это…
Он ловко вытянул несколько стодолларовых бумажек из самой толстой стопки и, добавив поровну из двух других, протянул Петру.
— …а это детишкам на молочишко!
— Да надо ли, что ты, как-то неудобно… — невразумительно забормотал Петр.
— Бери, бери — заслужил. Нас «Папа» недавно собирал. Мне за тебя особая благодарность и поощрение. И не поделиться — грех. — Заметив, как Рубашкин посмотрел на пачки денег, Степанов ухмыльнулся: — Это — из другой оперы. Нас не балуют, но заработать дают. В нашем деле какое главное правило? Знаешь? Правильно: заработал — поделись! Вот я и делюсь. На том, как говорится, стояли, стоим и стоять будем. — Степанов начал раскладывать деньги по хрустящим конвертам. Одна из пачек не уместилась, и он завернул доллары в лист плотной белой бумаги. — Ты, кстати, обедал? Пойдем, там Танечка уже приготовила.
Стол был накрыт в соседней комнате. Смущение, которое в первый момент почувствовал Петр, прошло, как только они уселись.
«Сколько же там — тысяча или больше?» — подумал он, ощущая содержимое нагрудного кармана.
— Скромно, но со вкусом, — сказал Степанов, разливая коньяк. — Давай, чтобы не по последней.