Страница 32 из 110
Мы с братом звали ее "Соня" (а когда стали выше ее ростом, - то "Сонечка". У нас в семье все звали друг друга уменьшительными именами). Я сперва думал, что это имя происходит от слова "спать", и только в школе понял, что "Соня" на самом деле означает "Софья Васильевна". Я помню лишь отдельные эпизоды моего детства, связанные с бабушкой, а также много смешных историй, который она любила нам рассказывать.
Летом мы с братом обычно жили у сестры бабушки "в саду" (сейчас сады вырублены, на этом месте построен микрорайон Строгино). Сестру (Наталью Васильевну) мы звали "Тата". Когда было жарко, мы ходили купаться. За один поход на реку удавалось искупаться два раза. Мы не лезли в воду без разрешения взрослых, но зато, когда залезали, вытащить нас было невозможно ни уговорами, ни угрозами, потому что мы знали - после второго купания нас поведут домой. Однажды мы настолько довели бабушку, что она в сердцах сказала: "Делайте, что хотите", и пошла к дому. Мы очень испугались и пошли за ней. Сонечка, как она потом признавалась, тоже испугалась, но проявила твердость...
Соня и Тата очень заботились друг о друге. Так, например, Тата часто опасалась, что Сонечкина "контрреволюция" не доведет ее до добра. Сонечка беспокоилась оттого, что Тата волнуется, Тата переживала, что Сонечка за нее беспокоится, и т.д.
На Воровского приходили гости, много спорили, рассказывали анекдоты. Мы с братом все слушали, но напрямую с нами о политике взрослые не говорили. Свою сдержанность в суровые годы Сонечка объясняла тем, что боялась за родственников... Сейчас мне кажется, что нас, во всяком случае меня, она берегла больше, чем следовало... Например, когда я принес из детского сада клятву "Ленинское, сталинское, красная звезда, Ленина и Сталина обманывать нельзя", взрослые никак особенно не отреагировали. Когда же я "в лоб" спросил, был ли Сталин "хороший" или "плохой", Сонечка сказала, что не может сейчас этого объяснить, но что есть люди, которые считают: того, что сделал Сталин, можно было добиться с меньшими человеческими жертвами. Она как-то при мне осуждала своих близких друзей, посоветовавших дочке-пятикласснице подать заявление о выходе из пионерской организации. "Они сами должны дойти до всего, а не брать готовое". Правда, на книгу о Павлике Морозове она среагировала довольно бурно: "Немедленно выкинь. Это безнравственная книжка".
Однажды в четвертом классе (1967 г.) в школе нам задали сочинение "Мой друг". Я не дотянул до положенного объема и дополнил рассказ анекдотами про Чапаева, впрочем, по современным меркам, совершенно невинными: про белых (грибы) в лесу, про карты (две колоды) и пр. Учительница прибежала испуганная и спросила: "Что с этим делать?" Сонечка сказала: "Поставьте тройку и отдайте сочинение мне". Что и было сделано, - мои учителя ее очень уважали.
Однажды учитель обществоведения пожаловался Сонечке, что я задаю аполитичные вопросы. Кажется, я спросил, зачем выборы, если в бюллетене один кандидат; а еще я спросил у учителя, зачем глушат западные радиостанции, если все люди сознательные и сами не будут их слушать... Сонечка говорила со мной так: "Тебе действительно не ясно или ты хотел посадить в лужу учителя?" Я признался, что хотел несколько оживить скучный урок. "Делай так: если у тебя будут вопросы, задавай их мне, а в школе не спрашивай. Ты понимаешь, почему в школе не надо спрашивать?" - "Понимаю" "Почему?" - "Маму с работы выгонят". Сонечка засмеялась и сказала, что я умный мальчик и все правильно понимаю... После этого в школе я почти не задавал вопросов и сейчас жалею об этом.
Сонечке очень понравился анекдот, рассказанный моим отчимом, про зверей в самолете, которые, подражая вороне, тоже стали "выпендриваться" - штурвал дергать и кнопки нажимать, пока самолет не развалился. А ворона летала над обломками и каркала: "Чего выпендривались - летать-то не умеете!" И еще про то, как Иисус идет с учениками по воде. Сзади по цепочке передают: "Учитель, Фома погружается!". Христос не обращает внимания. Ему повторяют. Он отмахивается. Наконец: "Учитель, Фома уже по пояс". "Передайте Фоме, чтобы не выпендривался и шел, как все, по камешкам". Сонечка довольно часто повторяла мне, чтобы я не выпендривался и шел, как все, по камешкам. Потом, правда, когда ей показалось, что мы уже выросли, она перестала это говорить.
Однажды в конце 70-х отец моего отчима пожаловался: "Да, все дорожает, а ведь нам еще партвзносы платить приходится". Сонечка взорвалась: "Партия это ваше личное дело. Вы ей платите, чтобы она нас давила, и мне же на это жалуетесь!"
Однажды Соня гуляла с моей маленькой сестрой Галей на улице Удальцова возле дома сотрудников КГБ, в котором тогда жила (по обмену!) Люда Алексеева. Возле дома торчал "топтун". Он обратил внимание, что несколько прохожих подряд сердечно поздоровались с Соней. Это были знакомые диссиденты, которые шли к Люде. Топтун подошел к Сонечке и спросил: "Гуляете?", вкладывая в это слово какой-то особенный смысл. "А вы по службе?" - не растерялась она. "Да нет, тоже гуляю", - сказал топтун и отвернулся. "Вот вы гуляете, а я работаю", - сказала Сонечка. "Как? - подпрыгнул топтун. Где? Кем вы работаете?" "Да вот нянькой работаю, с внучкой гуляю", успокоила его бабушка.
Галю целый год не прописывали в квартиру отца (совершенно незаконно), явно намекали на необходимость дать взятку. Министром внутренних дел в то время стал Н.А.Щелоков. Про него ходило много историй, которые Соня нам весело пересказывала. Например, о том, как по его приказу был прописан друг фаворита Щелокова некий Кудрейко. Соня сразу процитировала Маяковского: "... кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки - кто их к черту разберет!" Он после отбытия заключения не имел права жить в Москве и, навещая мать, обычно при появлении милиционера прятался у нее в шкафу. На этот раз милиционер (в чине майора) явился в 23.00 и был в полной панике, не обнаружив Кудрейко у матери, так как имел на руках приказ Щелокова "прописать сегодня же". Кудрейко, услышав, в чем дело, вылез из шкафа, был отвезен на машине в паспортный стол и действительно прописан до истечения суток. Министр был нестандартный. И вот, прочитав о встрече Щелокова с преподавателями и студентами МГУ, Сонечка вдруг предложила: "А давайте напишем министру, только не просто жалобу, а под видом отклика профессора Широкова (Галиного отца) на выступление в университете - иначе до адресата не дойдет". Содержание речи мы знали из газеты - об обновлении милиции. И вот Соня с ходу, под хохот всего семейства, пишет письмо в утрированно академическом стиле, в котором нетрудно было заметить изысканную издевку. Однако реакция на "отклик" была мгновенной: ровно через три (!) дня моему отчиму позвонили из паспортного стола и попросили приехать. Ближе к вечеру позвонил какой-то чиновник из МВД: "Ребенка прописали? Еще жалобы есть? Если будут, - звоните"...
А в 1973 г. Сонечка еще раз написала Щелокову (на этот раз маме пришлось ее долго уговаривать). Теперь моего брата Сережу, вернувшегося из Томска, отказались прописывать на Воровского, хотя до отъезда он там жил. Соня с обоснованным заявлением пошла просительницей в Моссовет. Там ей сказали: "Мамаша, мы законы сами знаем, пишите "в порядке исключения"". Но и "в порядке исключения" отказали. И Сонечка написала от имени Сережи: "Дорогой Николай Анисимович! Товарищи мне рассказали, как Вы помогли одному парню, который оступился. Теперь он стал врачом и лечит людей. Может, это и легенда, но ведь не про всякого такие легенды рассказывают! А Вас по имени-отчеству каждый подросток в стране знает. На Вас моя последняя надежда". Дальше шло изложение сути дела. А потом насчет того, что "паспортистка говорит (она действительно так говорила): "Бабушка скоро умрет, ты хочешь комнату получить", а я наоборот считаю, что я о бабушке буду заботиться и она долго будет меня воспитывать..." (Это тоже оказалось правдой.) Все друзья, читая это письмо, очень смеялись, говорили, что точно в Сережином стиле. Но Сонечка опасалась, что "переборщила". Оказалось нет, в самую точку.