Шутник

Особо я не спешил, так как его высочеству Моэму все равно никуда не деться с Таити, пока не прибудет пароход. Я взял полотна, свернул их, привязал к ним груз и благоуханной ночью утопил в лагуне, прикрепив веревкой к бую.

Потом взял картины Гогена — все пять — из бойлерной и внимательно изучил при солнечном свете, расстелив на берегу у травяной хижины, где жил. У ящика с углем они простояли никак не меньше, чем с 1903 года, когда умер Гоген. Осторожно смахнув пыль, я протер полотна губкой, намоченной в холодной воде. И они засверкали, будто написанные вчера. На Таити влажно и везде плесень, но картины стояли в сухом месте, не на свету и сохранились превосходно.

Здесь надо упомянуть, что в школе — в Йоркшире — я выказывал недюжинные способности к рисованию. Мать определила меня к местному художнику, и тот давал мне уроки рисования, пока печальное происшествие не покончило с нашими занятиями и с домом художника. Но разве меня кто-нибудь предупреждал, что скипидар — горючий?

Итак, с основами живописи я был знаком и нашел, что полотна Гогена написаны неумело и вдобавок безобразно. Прежде всего, он не умел рисовать. Писал плоско, ни перспективы, ни деталей. А палитра? Нелепость на нелепости! Апельсины у него синие, кокосовые орехи оранжевые, а лошади зеленые! Вдобавок, на всех пяти картинах Гогена — обнаженные женщины! И все-таки я решил скопировать их. Я отправился в магазинчик, единственный, где продавались краски, кисти и прочее, купил несколько тюбиков масляной краски, кисти и палитру.

И приступил к делу. Сначала копировал на бумагу, потом на картон и дощечки. Десять дней неустанных трудов, и я приноровился к гогеновской манере и решил, что готов. Темной ночью я отправился к бую и извлек пять холстов. Сселись они прекрасно. Утром я промыл их в пресной воде и разложил сушиться на солнышке. Через два дня нанес клеевую смесь, чтобы краска не впитывалась.

Тут встала проблема — состарить холсты. Совета попросить не у кого, пришлось импровизировать самому. Втер в мешковину песок, сбрызнул холодным кофе, потом пивом, протер пеплом и все смыл. После всех процедур мешки выглядели точно так, как мне хотелось.

Старательно копируя с оригиналов, я принялся за рисование. Оказалось, это совсем не так легко, как мне воображалось. Но, наконец, через две недели получилось пять полуподлинных Гогенов. Настоящего знатока живописи они бы не обманули, но одурачить жадину, как вы увидите, удалось.

Краски еще пахли, и я опять опустил полотна в лагуну, дал им помокнуть пару деньков. А вытянув, положил на солнце «лицом» вверх, и еще на денек «лицом» вниз. Потом припудрил старым молотым кофе, а потом стер грубой тряпицей. Протер жиром и насухо вытер. И только тогда отнес в бойлерную, где припорошил угольной пылью и ждал еще неделю.

Наконец, выбрав лучшее полотно из пяти, завернул его в газеты и понес в гостиницу, где жил Моэм. Они с Хэкс тоном сидели на веранде и угощались пуншем с ромом.

Наверное, читатель уже решил, что я замыслил выдать свои копии за оригиналы и всучить их Моэму. Вовсе нет. Мой план был куда хитроумнее. Я ни на миг не усомнился, что Моэм примет мои копии за подлинники. После смерти Гогена прошло всего тринадцать лет. При жизни он продал очень немного своих работ. От французского чиновника, который часто ездил в моем такси, я узнал, что сейчас полотна Гогена начали гулять по Лондону и Парижу по ценам довольно низким. Так что подделывать Гогена — интереса никакого, пустая трата времени.

Да и у Моэма никаких причин подозревать у меня талант или наклонности такого толка нет.

Итак, я очень уверенно подошел к веранде, хотя на теплый прием рассчитывать не приходилось.

Завидев меня — наши дорожки с того дня, как он пнул и обругал меня, не пересекались — Моэм мигнул и отвернулся.

— Простите, мистер Моэм...

— Слушай, будь умником, мотай отсюда, приятель,— прервал Хэкстон.

— Я, мистер Моэм, хотел попросить прощения за ту дверь.

Я бы... предпочел... не обсуждать ее.— Моэм заикался, трагически устремив глаза в пространство.

Не испугавшись, я стоял на своем. Я приподнял картину.

— Сэр, вы вроде интересуетесь работами Поля Гогена?

— Что там у вас? — медленно повернулся ко мне Моэм.

— Могу только сказать, сэр, что это картина, подписанная «ПГО». Нашел ее в бойлерной пивоварни, я там работаю.— Это была правда. Я же сам ее туда поставил. А потом — нашел.— Желаете взглянуть?

Актером Моэм был превосходным.

— Почему бы и нет? — Он пожал плечами. Его выдавали только пальцы, сжимавшие стакан: они побелели.

Я сорвал газету и открыл полотно: при ярком солнечном свете, на близком рас стоянии.

Глаза у обоих расширились, но они молчали. Глядя на нее теперь, по прошествии некоторого времени, я сам удивился: получилась такая эффектная.

— Малость подзапылилась,— заметил я и, обмакнув салфетку в стакан воды, энергично принялся тереть картину.

— Остановитесь! — крикнул Моэм.— Что вы делаете?

Я вспомнил, что вытворял с картиной, и мне стало смешно.

Хэкстон тронул Моэма за руку, и парочка обменялась заговорщицкими улыбками.

— Присаживайтесь, дружок, выпейте с нами.

Я сел, скоро прибыла выпивка.

— Как к... к вам попала эта картина? — говорил Моэм небрежно, но глаз от картины оторвать не мог.— Кому она... принадлежит?

— Мне, сэр,— я рассказал ему о десяти картинах, которые восемь лет назад нашел в бойлерной.

— Так их десять? — У Хэкстона раскрылись глаза.

— Сейчас уже только пять. Остальные я кинул в топку — не тянула.

— Что?! — пальцы у Моэма совсем побелели.— О, господи!

— А эти пять,— вступил Хэкстон,— продать не хотите?

— Отчего же. Как я понимаю, они стоят немало.

— Да нет! — пылко возразил Хэкстон.— Что вы! Может, вообще подделка.

Да, вот уж умник так умник. Если картины ничего не стоят, кому ж это надо — подделывать их? Но я подыграл молодцу.

— Очень даже может быть, сэр. И мне такое приходило в голову. Картины подделывают ребята ушлые. Может, мастак какой по фальшивкам прикатил на Таити лет с десяток назад — подделывать гогеновские картины. Тогда, правда, Гоген ничего не стоил, но у мошенника был дар предвидения, он предугадал, что со временем Гоген будет в цене, взял да и подделал десяток картин. Ему захотелось прокатиться на соседние острова, но таскать картинки за собой обременительно, он и припрятал их в сухое местечко. Собирался, видать, вернуться и «открыть». Но надо же! Шхуна попала в ураган. Утонула, и все погибли. А фальшивки остались валяться в пыли. Пока я на них не наткнулся.— Сохранять серьезное лицо мне было очень трудно — еще бы, плести такие небылицы! — Пожалуй, кто-нибудь скажет,— продолжал я,— что обстоятельства сошлись чересчур уж хитро, но как же тогда иначе подделки попали в бойлерную? Уж не знаю что и придумать.

— А мне объяснение кажется вполне вероятным,— заметил Хэкстон.

Случается и почуднее,— поддакнул Моэм. Я едва ли не слышал, как скрипят от натуги его хитроумные мозги.— А в общем, хотелось бы взглянуть и на остальные картины. Пусть даже и подделки, но они могут представлять ценность... как диковинка.

— Так пойдемте, джентльмены,— я поднялся и двинулся к бойлерной, они — следом, не чуя даже, что за сюрпризец я для них припас! Стервятники.

По узким ступенькам мы спустились в бойлерную. Там было сумрачно, свет проникал лишь через окошко под потолком! В центре — печь, топящаяся углем. Везде валяются ящики с пустыми пивными бутылками. Я пригласил их присесть на скамейку под окном.

Бутылку бренди я припас заранее. В ней была вода, но бутылка была коричневая.

— Постойте-ка,— бормотал я, тычась в полумраке,— где же картинки-то? — и нашарил бутылку.— Извините, требуется освежиться.— Я приложился к горлышку и хорошо отхлебнул.— И куда ж это они запропастились? — Я опять потыкался по углам.— Боже! Уж не спалил их их туземец? Жалко-то,— и услышал, как джентльмены на скамейке охнули.— Хотя, если это подделка, как вы говорите,— невелика потеря.— Я опять отхлебнул.— Нет, погодите. Может, там.— Я извлек картины из темного угла.— О! Так и есть! Вот они! — и швырнул полотна на пол.— Ох, а пылищи-то! — Я схватил щетку и стал ожесточенно тереть одну.