Страница 3 из 9
Стыд унижения оказался сильнее страха. Липкий пот окатил Черепанова, когда он вспомнил, как юлил перед Мищенко, как пытался спрятаться от него, будто в панцирь, в свой горб. Он размял затекшие руки и ноги и пошел умываться.
Соседей в квартире уже не было, хотя Юрий Алексеевич и не слышал в это утро, как сигналил под окном автобус, увозящий строителей в половине восьмого на окраину разросшегося Молвинска. Это немного успокоило Черепанова. Для бездетных соседей он с первого дня, когда ему дали освободившуюся в их квартире комнату, хотя он ее не просил, был злейшим врагом. Наверно, они на нее претендовали, но на открытые конфликты не решались, веря, что за горбунов стоит не то святая, не то проклятая сила. А когда у них собиралась компания, разговор непременно сводился к критике государства, которое позволяет паразитировать на своем теле всем сирым и убогим. В такие вечера Черепанов, не желающий ничего слышать и знать, особенно рано запирался у себя, включал телевизор и неспешно ужинал. Он не был в обиде на свою судьбу, встречали его везде приветливо, хотя близко не подпускал никто. Перебравшись десять лет назад из своей Кнутовки в районный Молвинск, Юрий Алексеевич сначала очень тосковал, а потом привык и жить, и быть всегда один, ни у кого ничего не просить и не требовать, запросы его были скромны, да и люди всегда как-то сами понимали, что и когда ему нужно.
И с этим жутким сном ему пришлось справляться в одиночку. Главного он вспомнить никак не мог — выпил или нет с покойным Аркадием Мищенко, и за что тот в последний момент на него рассердился, не понимал. Сама картина постепенно блекла, забывались детали, но ощущение страха от вздыбленной и набрасывающейся на него квартиры не проходило, пространство при этом сужалось, цветы с ковров железным венком обвивали горло, и Юрия Алексеевича, как и при пробуждении, бросало в липкий горячий пот.
Но не только этим беспокоил Юрия Алексеевича его сон. Он сильно перекашивал, если не опрокидывал вообще образ Клавдии Васильевны, о которой Черепанов думал теперь поминутно, удивляясь, как раньше не замечал ее, какая она особенная, недостижимая и близкая одновременно. Он не думал, сколько лет Клавдии Васильевне, у нее не было возраста, это была сама красота, о которой больше ничего не скажешь. Он думал и думал о Клавдии Васильевне, загораясь все больше, но при этом даже не раздвоился, а как бы рассыпался на несколько Черепановых. Один сомневался, способен ли вызвать у нее интерес к своей непривлекательной персоне. Другой был рад погибнуть за нее. Третий боялся ее каменного мужа из сна, представляя себя этаким Дон Жуаном и в то же время черным прорицателем, представителем дьявольской конторы, соблазняющим людей переводить свои жизни в договорные бланки. Были еще и еще. Который-то из них решил, что надо обратиться к начальнице Зинаиде Андреевне. У той довольно регулярно собиралось по вечерам общество, преимущественно женское, именовавшее себя «Скрытые пружины». Вслух читались размноженные на машинке засаленные листы, трактовавшие происхождение и существование жизни на Земле то так, то этак, обсуждались заметки из газет о всяческих «чудесах», будто кроме этого в газетах ничего и не было, искались эти самые «скрытые пружины», и заодно толковались сны. Черепанов бывал в этом обществе несколько раз, сначала оно привлекало его своей таинственностью и ритуальностью: свечи, разговор вполголоса, пластинки с записями звона колоколов или церковных песнопений. Но в последнее время все нарушилось, общество превратилось черт-те во что, свечи и музыка исчезли, обсуждали каждый вечер одно и то же: где кого сняли, где что вскрылось, нервничали, будто все это касалось их лично, газетам по-прежнему не верили, выискивая в каждой строчке потайное дно. А Юрий Алексеевич верил, и раньше, и теперь. Теперь особенно, и он корил себя за скопидомство, что мало выписал периодики, просиживал многие вечера в районной библиотеке, а на работе все чаше конфликтовал с начальницей Госстраха, обзывая свою организацию застойным болотом.
Нет, к Зинаиде Андреевне ход ему был заказан. Вот если бы позвонила Клавдия Васильевна или еще раз заглянула в Госстрах! Сомнения Юрия Алексеевича тут же развеялись бы, он знал это определенно, как и то, что мог вызвать ее сам. Но притронуться к бланкам договоров на сгоревшего в своей машине главного инженера бумкомбината Мищенко Аркадия Петровича почему-то не мог. Он носил подготовленные документы в портфеле бережно и со страхом, даже отлучаясь в туалет, брал их с собой, как если бы это были те двадцать тысяч, которые предстояло по ним выплатить.
К Зинаиде Андреевне Черепанов не пошел. Она сама вызвала его в свой кабинет первого июня в конце дня.
Районный Госстрах располагался на первом этаже жилого дома в квартире с двумя смежными комнатами. Дальнюю, темную и узкую, которой по проекту предполагалось быть спальней, занимала начальница, в проходной теснились все остальные.
— Юрий Алексеевич, — спросила Зинаида Андреевна как-то мимоходом, словно основной разговор был впереди. — Как у нас с Мищенко? Она звонила. Вас где-то не было.
Кровь ударила в голову Черепанову: Клавдия Васильевна звонила, он мог переговорить с ней. «Козни строит», — он зло взглянул на Зинаиду Андреевну. Что это определенно так, он не сомневался. Одинокая Зинаида Андреевна была не прочь увидеть в нем мужчину, в чем однажды ему и призналась на одной из вечеринок, которые устраивались до недавнего времени в Госстрахе. «Если б не это, — отводя глаза, сказала она тогда. — Если б не ваша болезнь».
Сейчас начальница была особенно неприятна Черепанову. Он будто впервые увидел ее выпирающую из треугольных ключиц дряблую шею, перекошенное на одно плечо непременное декольте.
— Я никуда не отлучался. — Он посмотрел прямо в ее неряшливо подкрашенные глаза.
— Так в чем же дело? — Зинаида Андреевна растопыренными пальцами подправила копну взбитых на манер восточной чалмы волос. — Документы в порядке. Я распорядилась, что завтра…
— Нет, — не дослушав ее, сказал Черепанов.
— Что вы на меня так смотрите? — спросила начальница, кося взгляд в стоящую между бумаг пудреницу. — И что «нет»?
— Могу не смотреть, — ответил Юрий Алексеевич, и ему стало как-то весело. — Очень даже могу.
— Что вы имеете в виду? — Зинаида Андреевна растерялась.
— Я должен кое-что уточнить. — Черепанов оглянулся на сидящих тут же двух сослуживиц.
— Что уточнять, Юрий Алексеевич? — Начальница начала перебирать бумаги на столе. — Нас могут посчитать бюрократами. Дело-то ясное.
— Он, возможно, был пьян, — бухнул Черепанов, до этого и сам не подозревавший, что именно таким образом материализуется его сон.
— Кто? — Зинаида Андреевна буквально опешила. — Вы в своем уме? Так клеветать на порядочного человека. Покойного тем более.
— Я не клевещу! — Голос Черепанова противно повысился, у него все сильнее болела голова. — Не клевещу. Я должен уточнить.
— Да что уточнять? — Начальница стукнула по столу стопкой бумаги. — Справка о смерти. Справка из ГАИ. Все есть. Что вы нам работу все стопорите? То вам не нравятся безналичные перечисления, немного вперед, — уточнила она. — То вас не устраивают прогрессивные формы работы, э…
— Бригадный подряд, — подсказала одна из женщин.
— Бригадный подряд, — повторила за ней начальница. — Бюрократ вы, вот и все.
— Я не бюрократ! — Черепанов вскочил. — Безналичное перечисление по леспромхозам идет уже на полгода вперед. Это приписки. Бригадный подряд. Работать надо, а не по телефону щебетать, не совещания до посинения устраивать. Как вы не боитесь? — Он удивился не ее, а скорее своей смелости. — Приписки теперь уголовное дело.
— Что-о? — Зинаида Андреевна выпрямилась за столом, женщины на стульях переглянулись. — Вы? Мне судом грозите? Я долго терпела. — Начальница посмотрела на женщин. — Выйдите из кабинета, Юрий Алексеевич.
— Не выйду. — Черепанов мотнул гудящей головой. — Никакой это, между прочим, не кабинет, а спальня.