Страница 54 из 61
Даниил ГРАНИН. К книге меня пристрастил не словесник, пристрастили библиотекари. Попались две хорошие библиотекарши – одна районная, вторая в школьной библиотеке. Районная присматривалась ко мне. Дома книг не было, а купить не было возможностей. Короче говоря, я брал сперва Майн Рида, Фенимора Купера, Джека Лондона, «Овод», «Спартак» и набор книг приключенческой литературы. Должен сказать, что она была высокого качества, с привлекательными заголовками – «Всадник без головы», «Последний из могикан» и пр. Заметив, что я читающий мальчик, библиотекарша меня стала спрашивать: а что тебе тут понравилось? а не хочешь ли ты прочитать про войну Гражданскую, «Чапаева», допустим, ещё какие-то вещи. Она, как я понимаю, расширяла мой круг чтения. Вторая, школьная, библиотекарша больше придерживалась школьной программы – рекомендовала Гайдара, Пантелеева.
И обе допытывались – что понравилось, а что нет. Небольшая, на пять, на десять минут, но беседа заставляла немножко иначе читать книгу.
Что касается преподавания, у нас была в старших классах хорошая учительница, которая устраивала суды над героями. Судили «Героя нашего времени». Говорили про Печорина: «Ах, он холодный эгоист». Но были и защитники Печорина. Были прокуроры, они его обвиняли. Получалось представление или пьеса. Это заинтересовывало класс – удастся защитить или не удастся. Было чтение стихов наизусть. Были девчонки, которые замечательно читали, со слезами в голосе, им аплодировали. Речи взрослых тогда, то есть преподавателей, не литературы, а математики, физики, химии, биологии, отличались цитатностью. «Любви все возрасты покорны»… – это могло прозвучать на уроке химии, допустим, биологии. Взрослые оснащали свою речь цитатами, это выходило непроизвольно.
Мелихов. По цитатам люди ещё и опознают человека своей культуры. Цитаты – это и своего рода пароли. И эти знаки культурного, национального единства мы отдаём – даже не знаю за что, и чечевичной похлёбки особой не видно.
Гранин. Да, просто звучала выразительная, красивая речь. Сейчас тоже цитируют, но в основном что-нибудь из кинофильмов.
Мелихов. А какие учебники тогда были? В тридцатые годы всем как будто заправляла идеология…
Гранин. Не помню.
Мелихов. То есть они следа в вашей памяти не оставили?
Гранин. Интересно, что именно запомнилось – суды, художественное чтение и толкование. Были литературные споры вокруг Толстого, Достоевского, Чехова…
Мелихов. Мне казалось, «архискверный» Достоевский был не допущен.
Гранин. Программа была всё-таки более свободной. И толкование тоже. Например, читали Лермонтова «Белеет парус одинокий» и объясняли, кто как понимает это стихотворение. «А он, мятежный, ищет бури…» – какой бури? Ведь это же не просто парусник.
Мелихов. Конечно. Иносказание, символ.
Гранин. А какую бурю может искать человек и зачем? Что значит «Как будто в буре есть покой»? Буря – это несчастье. Или это потребность человека? У каждого было своё толкование.
Мелихов. А об эстетической компоненте шла речь? Скажем, о том, что в стихах главное музыка, стиль, образы?..
Гранин. Наверное, насчёт образа – да, но вот эта технология, рифма в поэзии, музыка, ритм, там, хорей, ямб, гекзаметр и т.д. – этого я не помню, наверное, было что-то, но это меня лично не привлекало. Меня привлекало то, что стояло за этим стихотворением и почему оно волнует человека. А ещё – чем Пушкин отличался от Лермонтова, а Лермонтов от Блока и т.д. «Стихи о Прекрасной Даме» – что это за Дама? Существует она или это мечта? И вот возникал разговор всего класса. Это было интересно.
Учительница наша ещё привлекала тем, что уходила за пределы школьной программы. «Ну как ты не читал Флобера, Шекспира? – спрашивала. – Да боже мой, что ж ты! Ты же образованный человек!». Кроме того, она организовала литературный кружок. И вдруг все стали писать стихи. Оказалось, что в этом возрасте, 9–10-й класс, когда любовь уже полыхает, обязательно надо писать стихи, потому что нельзя изъясняться в любви прозой, это невозможно, можно только стихами, и разного размера – от частушки до, понимаете, какой-нибудь там…
Мелихов. Сонета.
Гранин. До оды. Это литературный кружок, который увлёк всех. У нас проводились олимпиады математические и физические, были хорошие преподаватели математики, был замечательный физик, биолог… Хорошие преподаватели были, все, кроме химии, преподавательницу химии мы называли Щёлочь. Но литература влекла всех.
Мелихов. Это в то время, когда Петроград стал уже Ленинградом?
Гранин. Да, это уже был Ленинград.
Мелихов. А вот те репрессии после убийства Кирова, как они отразились на вашей жизни?
Гранин. Арестовывали родителей, а за ними исчезали дети. То есть их высылали из Ленинграда. После убийства Кирова было выслано сорок тысяч.
Мелихов. А на уроках это чувствовалось? Подавленность какая-то или чувство, что нам не до книг сейчас, слишком уж жизнь страшная?
Гранин. Мало чувствовалось. То есть мы сочувствовали, огорчались. Вот Толю Лютера выслали, замечательный парень, выслали Жупахина, выслали Колбасьева… Но поскольку это нам никак не объясняли, понятие «враг народа» для нас не работало, сокровенно мы понимали, что эти высылки несправедливы, ошибка какая-то. Я особенно это понимал, поскольку у меня отца выслали, я, может быть, острее воспринимал эту потерю. Но – не боялся. Не было страха. «Работал» инстинкт, а не страх. Мы избегали обсуждать, знали – «опасно»! А страха перед идеологией, идеологической составляющей у нас не было.
Мелихов. То есть, можно сказать, страх не отравлял радость чтения?
Гранин. И чтения, и любви.
Мелихов. А в какой степени формирование личности зависело от книг и в какой от жизненного опыта?
Гранин. Были книги сильного действия, а были книги просто занимательные. Очень действовал «Овод», очень действовал Дюма, очень действовал Джек Лондон. Меньше действовала классика наша русская, там нет таких героев, какие потом были у Гайдара – Мальчиш-Кибальчиш, например. Я любил «Капитанскую дочку», «Дубровского».
Мелихов. Это понятно: мужество, верность… Это и для меня были очень важные образцы. И всё-таки когда я прочёл вашу книгу «Иду на грозу», я понял, что буду физиком. Я понял, что физики – самые лучшие люди на земле, что они самые умные, самые остроумные, смелые, прыгают с парашютом и одновременно делают открытия – в общем, я пошёл в физику наполовину благодаря вам. И только в последний момент свернул в математику. Которую тоже считал только входом в физику.
Гранин. Испортил вам жизнь? Да, я как-то влиял на выбор профессии для ряда людей, которые признавались мне в этом. Дело в том, что у меня была идея – я считал, что люди, которые занимаются наукой, творческим трудом, это люди выше на голову нас всех. Они бескорыстны, они занимаются будущим, они его видят, они не живут в сегодняшнем дне, в лабораториях происходит невидимая и непонятная всем другим людям драма идей, столкновение каких-то (как говорит беседующий со мной писатель Мелихов, у которого это любимое слово) грёз.