Страница 70 из 77
День 2 июля 1904 года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан «сюрреалистический» {Чехов посмеивался над литературоведческими терминам} рассказ «Черный монах», в котором главного героя преследует видение какого-то монаха в черной сутане, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал негр в тельняшке, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем с печаткой «С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ» па указательном пальце и трубкой в зубах. Негр-матрос с черным летающим бульдогом на плече появлялся обычно в дни обострения болезни, пугал его, но и вызывал острый интерес до конца жизни.
ГЛАВА 13. Экологически чистая страница[93]
А сверх всего, сын мой, остерегись: много книг писать — конца не будет, и много читать — утомительно для плоти.
ГЛАВА 14. От винта!
Я не боюсь мнения неискушенных читателей, но все же прошу их щадить мой роман — моим намерением было переходить от шуток к серьезному и наоборот — от серьезного к шуткам.
Гайдамака открыл глаза.
— Ну, отямився,[94] Командир? — спросила Люська. — Оттянулся?
В потолке над его головой зияла здоровенная дыра, суперцементный потолок был разрушен какой-то офиногенной силой, куски суперцемента валялись на полу, на его животе, на диване.
— Люсь!..
— Ась?
— Что произошло?
Он был весь в цементной пыли, Люська — тоже. Она, вся довольная и ублаготворенная, сидела в кресле, накрывшись зеленым одеялом, икала и курила «Мальборо». Гайдамаке никогда так не было хорошо и спокойно.
— Кажется, потолок обвалился, — сказал Гайдамака.
— Точно, обвалился, — сказала Люська.
— Люся, мы где?
— В звезде.
— Не ругайся, Люся, — усмехнулся Гайдамака. — Не оскверняй рот и влагалище.
Люська захохотала. Командир шутил! Наконец-то Командир был в форме!
— Все вернулись? — спросил Гайдамака.
— Никто не уходил. Ждут вас.
— Что бы мне надеть?
— А хоть голым ходи.
— Время есть?
— Еще полчаса.
— Много. Я еще полежу.
Гайдамака встал, отряхнул, вытрусил от цементной пыли махровый халат, надел и опять улегся на диван.
— Мы где…
— В дыре…
— Мы в какой реальности?
— Тебе это важно?
— Не важно. Все проверили? Никого не осталось? Элка где?
— Уже там. Знаешь, как бабы на метле летают? Это вам, мужикам, хорошо на переднем пропеллере летать. А нам? Засовываем метлу себе в… и от винта!
— Знаю.
— Нуразбеков все проверил — никого из нас не было.
— Откуда же мы взялись? Откуда что взялось? Что они будут о нас думать?
— В каком смысле? В биологическом?
— Пусть в биологическом.
— Мы были, каждый из нас был. Но вы, Командир, погибли под Киевом в 41-м году. Вы сапером были, вспомните. Мосты взрывали. Нуразбеков же — служил у батьки Махно, моя судьба после Донбасса вообще неизвестна — лень было архивы переворачивать.
— Ну?
— Не было Гуляй-града. И нету. Никто не знает и не помнит такого города. Ни прописки вашей нету, пи Элеоноры Кустодиевой вашей нету, ни первого секретаря Шепилова — никогда не было. Не было таковых. Паспорт у вас настоящий, по вот вы родились и прописаны в Гуляй-граде, а такого города не существует. Его нет на карте. Нет на карте Украины. Нет на карте России. Нет на карте Союза. Вам некуда возвращаться. Автобуса в Гуляй-град нет. Нету его в расписании одесского автовокзала. Нет в природе. Кто там у вас районный прокурор? Андрей Януарьевич Вышинский? Руководитель московских процессов, что ли? Да он же умер черт знает когда, за год до Джугашвили!
Гайдамака слушал.
— А Трясогуз? — вспомнил он. — Спросите Ваньку Трясогуза! Он из Гуляя, он подтвердит.
— И Трясогуза тоже нет. Нет его в вытрезвителе.
— Вы его вызывали? Вы с ним говорили? Я помню — я с ним утром в бадэге коньяк пил! Вы его в вытрезвитель отправили!
— Нету.
— Надьку-винарщицу допросите! Она на него орала, она его хорошо запомнила.
— Не помнит, дура! — усмехнулась Люська. — Ванька Трясогуз наш человек. Он уже там. Поднялся, как воздушный шар, и улетел. Ему легко, он толстый.
— Понял, — сказал Гайдамака. — Меня пасли, чтобы я все вспомнил. Ванька Трясогуз меня пас, отец Павло меня пас, — и вспомнил: — А эти сторублевые фальшивки?!!
— Смотреть надо, когда взятки берешь, дурень! На них Ленин с кепкой! Они стронцием меченые. Знал бы ты, как мы твой Гуляй-град искали! По всем реальным окрестностям. Пока нашли! Пока доктора послали, Владимира Апполинариевича. Пока Шкфорцопфа внедрили, пока взятку вручили… Были в Гуляе. Пока ты здесь сидел, и тебя развлекали и зубы заговаривали, послали в Гуляй дивизию внутренних войск. Нету Гуляя. Ушел гулять. Степь, посадочная полоса и курган. Провели раскопки. Нашли американский Б-29, а в нем скелет, аккордеон и велосипед «Кольнаго». Все твое, все в порядке.
— И скелет мой?
— Твой. Идентифицировали.
— Люська, слушай, где мы находимся?
— В фейерверке. В каком-то фейерверке времени, но в каком именно я точно не знаю.
— Ладно. Понял. Давай стремянку.
ГЛАВА 15. Эпилог (продолжение)
Купила лошадь сапоги,
Простудила ноги.
Побежали утюги
В царские чертоги.
Кризис миновал. Чехову было сорок четыре года. Осенью супруги смогли уехать в Италию, и Чехов почти безвыездно прожил на острове Капри десять лет, пока окончательно не выздоровел. Впрочем, от туберкулеза он никогда не излечился, но болезнь уже протекала в медленной, вялой форме.
«Живем дальше», — вздохнул Чехов. Он в то время почти не писал ничего художественного — «устал, осточертело!» — {незаконченная пьеса без названия осталась в черновиках, чеховеды между собой называют ее «Платонов»}, но вел дневник и впоследствии написал мемуарную книгу «Остров Капри» (явно перекликаясь с «Островом Сахалином») о российских эмигрантах, которые после русской революции устремились за рубеж от преследования царских властей. Ольга Леонардовна не могла жить без театра, она опять вернулась в Москву, па сцену, но Чехов, кажется, уже не так сильно скучал, потому что на Капри в отсутствие Книппер появилась Лидия Мизинова. Любовник ее бросил, она окончательно разочаровалась в жизни, помышляла о самоубийстве, Чехов ее утешал как мог. Все-таки эту деликатную тему нам не обойти, и здесь, кажется, самое время кратко рассказать о его семейных отношениях.
Лидия Мизинова была ближайшей подругой Маши Чеховой по учительским курсам, Антон познакомился с ней еще в молодости. Возникла любовь. Что между ними было — было или не было — пне наше собачье дело, как говорят русские. Лидия, красивая молодая женщина, хотела стать то ли актрисой, то ли учительницей, то ли революционеркой — т. е. она сама не знала, что хотела. Серьезный роман с Чеховым в молодости не удался, Лидия (Лика) требовала к себе постоянного внимания, но Чехов всегда был поглощен работой. «Здоровье я прозевал так же, как и вас», — сказал Чехов. Она узнала себя в легкомысленной героине рассказа «Попрыгунья» {в этой же героине себя узнали сразу несколько подруг Чехова}, обиделась и уехала с новым любовником в Париж. Ольга Леонардовна, наоборот, прекрасно знала, что хотела, — она проводила время в Москве, на сцене. Она не умела вести хозяйство, не умела готовить. Некоторые советские биографы осуждают Ольгу Книппер за то, что она не сумела создать для Чехова нормального семейного счастья, но, повторяю, давать оценки в таких делах — не наше собачье дело. Чехов сидел па Капри один, как когда-то в Ялте, питался отвратительно. Мария Павловна жила в Мелихове, изредка приезжая хозяйничать к брату. Кстати, Мария систематически уничтожала все письма, в которых бросалась хоть малейшая тень на семью. Правильно делала, молодец! В ее короткие наезды на Капри, жизнь Чехова менялась к лучшему, он полнел, веселел, опять принимался за надоевшую пьесу. Но Маша уезжала, и па Капри появлялась потрепанная жизнью старая любовь — Лидия Мизинова. Ольга Книппер все знала, ревновала, но не подавала на развод. Так и жили, не выясняя отношений, три женщины в жизни Чехова: сестра, жена и любовница.
93
Просто пустая страница с эпиграфом, куда каждый Читатель может писать все, что ему заблагорассудится. (Прим. автора.)
94
Очнулся, очухался (укр.).