Страница 64 из 77
ГЛАВА 7
Н о удивительнее всего, что я никак не могу вспомнить, откуда попала мне в голову эта легенда?
Николай Степанович не слышал. Он уже взобрался па подоконник, встал в полный рост па самом краю в открытом окне и смотрел вверх сквозь свои маленькие реголитные очки, прикрывшись ладонью от солнца, будто выискивал что-то в белесых небесах.
— Вы про птицу, про птицу расскажите, Николай Степанович, — сказал ему майор Нуразбеков.
— Где-то я читал: есть черноперая птица Мовоцидиат, — ответил тот могильным голосом.
— Слышали про птицу. Где же вы про нее читали? — спросил майор.
— У Сигизмунда Кржижановского.
— Хорошо, я запрошу Москву, вам найдут эту книгу.
— У птицы широкие крылья, а ног нет. И как бросило ее в воздух, все летит и летит, а снизиться не может. Опадают крылья. Усталью застлало глаза, но птице — Мовоцидиату — лететь без роздыха. Пока до смерти не долетит.
— Шестой этаж, — с ужасом прошептал Гайдамака.
— Считайте, что седьмой — мы ведь на чердаке, — равнодушно напомнил майор. — Николай Степанович! Подождите, не прыгайте! А теперь про черного монаха, который у Чехова… Про черного монаха расскажите! Специально для командира, он не слышал.
— Это было тысячу лет назад, — с той же мертвой интонацией, что и про птицу Мовоцидиат, начал рассказывать Шкфорцопф, не слезая с подоконника. — Какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии, или черт те где… За несколько миль до того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж… От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой и теперь блуждает по всей Вселенной, все никак не попадая в те условия, при которых он мог бы померкнуть. Быть может, его видят теперь где-нибудь на Луне, на Марсе или па какой-нибудь звезде Южного Креста… Ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмосферу. Тысяча лет уже на исходе… Черного монаха мы должны ждать не сегодня-завтра…
— У вас отличная память, Чехова шпарите наизусть. Послушайте, Шкфорцопф… Да не торчите в окне! Ну, как хотите, — сказал майор, глядя не на Шкфорцопфа, а в глаза Гайдамаке. — Вы же не Шкфорцопф.
— А кто я? — заинтересовался Шкфорцопф.
— Вы же были расстреляны в ЧК, Гумилев?! — с вопросительным утверждением воскликнул майор Нуразбеков, но воскликнул благожелательно, не угрожая, чтобы не спугнуть. — Не помните? Вспомните: замели вас на базаре с мешком селедки.
— Нет, отпустили.
— Что «нет, отпустили»? Арестовали вас с мешком селедки или нет?
— Да.
— И отпустили?
— Да.
— Вот ваше архивное «Дело». Вот, вот, вот… Фальшивые документы на имя Скворцова и Шкфорцопфа. Вас замели и расстреляли.
— Нет. Да. Замели. Потом отпустили.
— С вами там еще проходило восемьдесят человек по участию в офицерском заговоре.
— Да, были. Всех расстреляли. Меня — нет.
— Почему?
— Я ушел.
— Улетели?
— Да, на Луну.
— Так. С селедкой?
— He помню. Да, с селедкой. Селедку выпустил. В Море Спокойствия.
— Уплыла?
— Поплыла.
— С вами невозможно говорить.
— А кто вы такой? — спросил Шкфорцопф.
— Вечный следователь, — вздохнул Нуразбеков.
— Я от вас и ушел. И сейчас уйду.
— Я знаю. За вас я спокоен. А вот что прикажете делать с Командиром?
— Не мне вас учить, Нураз. У вас много методов. Ну, пока, я пошел.
— Стихи напоследок, Николай Степаныч! Ну! По-гумилевски!
Николай Степанович задумался па секунду и грустно сказал:
— Нет, Нураз, нет. Стихи для меня остались в другой реальности.
Эта секунда отвлекла его от шага вниз. Внизу завизжали автомобильные тормоза.
— Ну вот, колесо оторвалось. И покатилось, — сказал Шкфорцопф, глядя вниз. — Совсем одурели но такой жаре. Колеса теряют.
Нуразбеков поднялся и подошел к окну.
По Карла Маркса катилось колесо — оно с искрами сорвалось с какого-то автомобиля, автомобиль въехал в бордюр, колесо катилось навстречу идущему транспорту, все тормозили, ныряли в стороны от колеса, пихали друг друга в зады, выходили из машин и смотрели па это колесо — колесо подумало-подумало, повернуло вниз па ул. Чичерина и никак не хотело падать, — хозяин колеса гнался за ним — но колесо докатилось вверх чуть ли не до Канатной и, набирая скорость, покатилось вниз — хозяин едва увернулся, — опять выкатилось ина Карла Маркса и покатилось к вокзалу.
— А докатится ли оно до Петербурга? — философски спросил Нуразбеков, высунув голову между ногами Шкфорцопфа.
— Никуда оно не докатится, — мрачно ответил Шкфорцопф. — Простое колесо, не гоголевское. Обычная ньютонова механика. Вот только падать не хочет.
— Я так ие думаю, — сказал Нуразбеков и похлопал Шкфорцопфа по колену.
Шкфорцопф оторвал ногу от подоконника.
У Гайдамаки в глазах почернело, будто в окне перед ним стоял тот самый черный монах. Он хотел отвернуться, чтобы не видеть, как Николай Степанович делает шаг в пропасть — вниз с седьмого этажа на расплавленный одесский асфальт, — как вдруг черный монах схватил его за горло и стал трясти, как мешок с картошкой. Весь изысканный обед с «Климентом Ворошиловым» в придачу в непреодолимом спазматическом водовороте поднялся из его желудка, как вода в засоренном унитазе, и Гайдамака, не успев даже зажать рот руками, вытаращил глаза, выблевал все свое внутреннее содержимое под стол и на ноги майора Нуразбекова и потерял сознание.
ГЛАВА 8. Пролог к эпилогу
Если ты знаешь, что делаешь, работая в субботу, будь благословлен; но если не знаешь — ты проклят, как преступающий закон.
И наконец, настоящей сенсацией оказалась находка в архивах КГБ компрометирующих материалов па Антона Павловича Чехова — эти документы были даже выделены в отдельное «Дело Чехова».
Автор романа в заботах о композиции «Эфиопа» (так называемой «архитектонике»), отказавшись от идеи прямо ввести в текст изложение литературного эссе Сомерсета Моэма «Второе июля четвертого года», которое напрямую перекликается с «Эфиопом» и даже разъясняет его, считал абсолютно необходимым опубликовать это эссе в ПРОЛОГЕ романа, но т. к. относительно законное место ПРОЛОГА оказалось занято ПРЕДИСЛОВИЕМ, то в распоряжении автора остался один ЭПИЛОГ, который начнется после следующей ГЛАВЫ. Автор еще раз повторит мысль о принципе относительности в литературе, которую высказал в ПРЕДИСЛОВИИ:
«Когда я понял, — рассказывал Эйнштейн, — что человек, летящий с крыши, остается неподвижным относительно здания, во мне все оборвалось, со мною говорила сама Природа, мне захотелось залезть на крышу и провести этот эксперимент». Эйнштейн так и не прыгнул с крыши, чтобы проверить теорию относительности, но в литературе — почему бы не прыгнуть с крыши и не поставить рядом ПРОЛОГ с ЭПИЛОГОМ, которые все равно останутся неподвижны по отношению друг к другу.
Это эссе С. Моэма на английском языке с примечанием «для англичан, изучающих русский язык и литературу» и с подстрочным русским переводом было найдено в архивах КГБ в том же несгораемом сейфе с «Делом» Акимушкииа — Нуразбекова. Оно было приобщено к «Делу», потому что С. Моэм внес в биографию Чехова необходимые дополнения в свете ранее не известных и абсолютно неожиданных документов из Фонда Чехова в Лондоне, которые имеют прямое отношение к «Делу». Подстрочник был выполнен штатным переводчиком КГБ вполне добросовестно, автор «Эфиопа» лишь сократил его и литературно обработал. Цитаты из книги С. Моэма в дальнейшем не оговариваются, примечания переводчика (для высших чипов КГБ, иногда излишне простоватые и подробные, но всегда уважительные к Чехову) даются петитом в квадратных скобках {…}.