Страница 11 из 77
ГЛАВА 9. Бомба для Муссолини
Член боевой организации должен быть человеком, обладающим безграничною преданностью делу, доходящей до готовности пожертвовать своей жизнью в каждую данную минуту. Он должен быть человеком выдержанным, дисциплинированным и конспиративным.
Графиня возилась со своими бомбами как с детьми. Вечное напряжение, «взорвется-не-взорвется». Связи с Офиром давно не было, электрума не было, бомбы из говна не очень-то получались. Графиня решила вспомнить молодость, Смольный институт и химический кружок, который вел сам Менделеев. Она вспоминала его уроки: «Взрывчатые вещества». Нужно было изготовить пуд динамита. Задача предстояла трудная и опасная. Необходимо было незаметно приобрести нужные материалы; необходимо было соблюдать строжайшую конспирацию; наконец, необходимо было мириться с неустранимыми недостатками не приспособленной к изготовлению динамита лаборатории. Графиня справилась со всеми затруднениями. По подложному открытому листу Гамилькар закупил в аптеке у музыканта Джузеппе Верди контрабандный материал, и графиня приготовила необходимое количество динамита. На этой работе она едва не погибла и спаслась только благодаря своему хладнокровию. Размешивая желатин, приготовленный из турецких нечистых химических материалов, она заметила в нем признаки разложения, т. е. признаки моментального и неизбежного взрыва. Она схватила стоявший рядом кувшин с водой и второпях стала лить прямо с руки, с высоты нескольких вершков от желатина. Струя воды разбрызгала взрывчатую массу, желатинные брызги попали ей па правую сторону тела и взорвались на ней. Она получила несколько ожогов, но дела не бросила и изготовила динамит. К врачу не обращалась, а позировала Модильяни.
Из благородной смольной девицы и рассыпчатой пухлой купчихи графиня превратилась в модильяниевскую прокуренную курву с грязным от нецензурщины ртом и с желто-коричневыми прожженными пятнами па руках от азотной кислоты. На журнальном столике у постели графини всегда лежала Библия в черненой крокодиловой коже с тисненым золотым крестом. Графиня иногда брала Библию, но не читала, поглаживала, зачем-то измеряла ее линейкой и делала какие-то вычисления. Занятия у Менделеева не пошли ей на пользу. Знал бы Дмитрий Иванович, видя во сне свою Периодическую таблицу, на что приложится его открытие! (Зато Дмитрий Иваныч также научно обосновал в своей магистерской диссертации — кандидатской, по-нынешнему, — разбавление спирта водой до сорока градусов — именно до сорока. Магистерская называлась: «О соединении спирта с водой», где Менделеев безусловно доказал, что «продукт, полученный от Разбавления спирта водой именно в сорокаградусной пропорции, является по своим технологическим и органолептическим качествам оптимально усвояемым для человеческого организма». Еще надо подумать, какое открытие важнее — периодической системы химических элементов или рецепт хорошей современной водки. Водку, конечно, знали и до Менделеева, но сорокаградусная — единоличная заслуга Дмитрия Иваныча; все мы, грешные, пьем «менделеевку».) Графиня питала к Менделееву первую девичью неразделенную любовь. Пушкина графиня Л. К. любила платонически, а вот Менделееву могла бы отдаться по первому его требованию. Но великий ученый почему-то ничего такого не просил и не требовал. У Дмитрия Иваныча была любимая жена, дети, дом, выезд, положение в обществе. Конечно, такому русскому богатырю, наверно, маловато было любви одной жены, но он был интеллигентным богатырем и если имел любовь на стороне, то не со своими студентками, и об этом никто не знал. Графиню Элку арестовали ночью с субботы на воскресенье, провели обыск. Графиня успела выставить на окно кактус, как знак офирским связным о провале. Все правильно. Манеры итальянских карабинеров были вполне чекистскими; вот только итальянцы не матерились при женщине. Обыском руководил комиссар полиции. Понятыми пригласили пьяненьких падре Карло и дядюшку Джузеппе Верди. Внимание карабинеров сразу привлек необычный предмет на столе, они испугались крутого тульского самовара. Карабинеры не знали, что сей предмет означает, побоялись взрывного устройства. Графиня решила успокоить их, хотела отвернуть кран-тик и налить им чаю, но один карабинер с перепугу выскочил в окно, другой упал на пол, а еще пятеро вцепились в графиню, заломили ей руки и потащили к постели — конечно, без задних мыслей, но разобранная постель провоцировала и наводила именно на эти мысли.
— Эй, полегче, полегче! — вступился за графиню дон Карлеоне.
— Помалкивай там, понятой! — прикрикнули на пего карабинеры, швырнули графиню на постель, по все же отступились. Нашли пепельницу, поставили ее на Библию и, тяжело дыша, закурили.
— Снимите пепельницу с Библии, — потребовала графиня. Ее требование посчитали законным.
Графиня взяла Библию, прижала к груди и стала молиться. Карабинеры курили, стряхивали пепел на кактус, ходили вокруг самовара, но трогать его боялись. Графиню попросили встать, она поднялась, обыскали постель, хорошо хоть простыни были чистые, вчера она провела большую стирку. Распороли подушку, проткнул штыком кактус на окне — кактус в ответ, падая, исколол карабинера. Нашли пустые пробирки, грязные реторты, спиртовую горелку, сулею с азотной кислотой; тульский самовар оприходовали особо и выносили осторожно. Графине Узейро разрешили взять с собой в тюрьму Библию. В тюряге ее обыскали, сфотографировали фас, профиль ив полный рост, попытались подобрать тюремный халат из грубой мешковины — ни один не подходил но росту, почему-то забрали белье, платье, оставили ей старенькую шубу из серебристой белки, подаренную мужем-графом еще до войны, опять разрешили взять Библию в камеру-одиночку, утром в шубе повезли на допрос в комиссариат.
ГЛАВА 10. Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)
Произведения, приноровленные одно к другому, не есть произведения искусства, а только подобия его, — как музыка к стихам и стихи к музыке, как либретто в операх, подписи под картинами, книжные иллюстрации, всяческие «продолжения» известных произведений (например, «Войны и мира»), — всяческие переложения прозы в пьесу или в балет.
«Не фольклорный, не книжный, не исторический, а „тот самый“ Илья Муромец был представительным мужиком — ростом, пожалуй, на голову выше баскетболиста Круминьша. Два метра пятьдесят сантиметров, пожалуй. А в плечах, наверно, как шкаф киевской мебельной фабрики имени Боженко. Какие-то засушенные мощи, выставленные в Киево-Печерской лавре под его именем, — обман трудового народа. В детстве, как известно, Илья болел полиомиелитом, а вылечил его волшебник-волхв заговоренной водой и специальными тренировками с разработкой ног, но Илья на всю жизнь остался хромым и кривоногим, догонять или убегать было для него невыносимым занятием. На современных Олимпийских играх Муромец не смог бы соперничать с боксерами, борцами или даже тяжелоатлетами за неимением техники — и в рывке, и в толчке он получил бы нулевую оценку, потому что никогда не смог бы так элегантно отставлять ножку или, раскорячившись, вырывать штангу над головой, а просто переходил бы в жим. Илья не любил неестественных движений, они причиняли ему боль, а допинговых стероидов он бы никогда не принимал, держался бы на заговоренной воде. Сколько бы он выжал? Трудно сказать. Но силища у Муромца была офигенная. Если он вырывал с корнем вековые дубы (а вековые не очень толстые), то любой школьник, знающий подобающую формулу и прикинув значение всех составляющих, может вычислить необходимое усилие. Лошади под Муромцем никогда не проваливались, потому что он жалел скотину и на плохих не садился. Проиграл бы он, возможно, и Поддубному на цирковой арене из-за незнания приемов французской борьбы, и какому-нибудь японскому каратисту Якимуре Кусаки на татами, и схлопотал бы прямой в лоб от Али Мухаммеда-Клея; ну да не в спорте дело — силу свою Муромец проявлял исключительно в военных целях для обороны Отечества, а в цирке и на татами мог бы и проиграть. По тем временам он был главным стратегическим оружием русских. В современных войнах его военное значение было бы невелико, но как вычислить его значение моральное? В августе предпоследнего года, мчась на лендлизовском джипе по Белоруссии, Гайдамака увидел Илью Иваныча на дороге под Могилевом, восседавшим, свесив ноги, на башне трофейного „Королевского Тигра“ в окружении толпы красноармейцев. Ни пройти, ни проехать. Красноармейцы любовно рассматривали Муромца и с восторгом аплодировали каждому его движению. Возможно, они принимали его за популярного киноартиста Жарова. Муромец выглядел очень уставшим, растирал больные ноги оподельдоком и не обращал внимания на восторженных поклонников. Гайдамака хотел незаметно проскочить мимо и медленно съехал с дороги па обочину, но могучий старик все-таки унюхал его (у него на Гайдамаку был особый нюх), поворотил голову, погрозил ему кулаком и произвел громкую автоматную очередь неприличных звуков, напоминавших разрывы картечи, чем вызвал два эффекта: красноармейскую овацию и немецкую авиацию — „Мессершмиты“ не замедлили явиться на эти звуки, и что происходило дальше, Гайдамака не знал, потому что, съехав на обочину, он подорвался па противотанковой мине и разлетелся вместе с джипом на составные части, и ангелу-хранителю пришлось долго его восстанавливать.