Страница 44 из 739
Я могу порекомендовать Вам этих трех:
1) Янов, Александр Степанович, Зубовский бульвар, д. баронессы Шеппинг. Художник-славянофил. Изображает на страх врагам душегрею Марфы Посадницы, чару Ильи Муромца и проч. ...
2) Шехтель, Франц Осипович, Тверская, д. Пороховщикова. Известный виньетист. Когда будете писать ему, то предложите ему сделать для сборника виньетку. Каяться не будете.
3) Чехов, Николай Павлович, мой однофамилец и родной брат, Якиманка, д. Клименкова. Художник по части легкокрылого жанра...
Все эти трое составят совет, обсудят дело всесторонне, отыщут причину всех причин, составят список знаменитостей и проч.... Все трое собаку съели и рады служить Вам.
Пишите им по письму. Изложите им, в чем дело, поручите триумвирату художественную часть и будьте покойны... Они Вам доставят автографы всех русских художников... Теплые ребята.
Пиша каждому из них, не забудьте назвать всех трех названных... В одном из писем к художникам потрудитесь сказать: а) размер сборника, b) на какой бумаге и с) где будет печататься сборник, d) кто будет заведовать печатанием, е) какая сумма ассигнована на издание и f) в каком количестве будет печататься... Знать сие художникам необходимо, чтобы не запеть из разных опер и иметь ясные, определенные рамки...
Вот и всё. Кланяюсь. "Павел Иваныч потолстел и всё играет на скрипке". (Зри "Ревизора".)
Я завален работой. Строчу в "Осколки", в "Петербургскую газету" и в "Новое время" по субботам. Первый свободный день отдам сборнику.
Если угодно, то перешлите письма художникам через меня. Все - мои приятели.
Ваш А. Чехов.
160. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ
28 марта 1886 г. Москва.
Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно - гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мной эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила.
Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и - пошла писать! Это первая причина... Вторая - я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.
Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря", который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал.
Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искреннее письмо Суворина. Я начал собираться написать что-нибудь путевое, но все-таки веры в собственную литературную путевость у меня не было.
Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подействовало на меня, как губернаторский приказ "выехать из города в 24 часа!", т. е. я вдруг почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз...
Я с Вами во всем согласен. Циничности, на которые Вы мне указываете, я почувствовал сам, когда увидел "Ведьму" в печати. Напиши я этот рассказ не в сутки, а в 3-4 дня, у меня бы их не было...
От срочной работы избавлюсь, но не скоро... Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности. Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело... Письму я отдаю досуг, часа 2-3 в день и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьезное дело.
Поставить на книжке мое настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова и книга напечатана. Мне многие петербуржцы еще до Вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушался, вероятно, из самолюбия. Книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я не стал бы печатать этой книги.
Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.
Простите за длинное письмо и не вменяйте человеку в вину, что он первый раз в жизни дерзнул побаловать себя таким наслаждением, как письмо к Григоровичу.
Пришлите мне, если можно, Вашу карточку. Я так обласкан и взбудоражен Вами, что, кажется, не лист, а целую стопу написал бы Вам. Дай бог Вам счастья и здоровья, и верьте искренности глубоко уважающего Вас и благодарного
А. Чехова.
86, III, 28.
161. M. В. КИСЕЛЕВОЙ
29 марта 1886 г. Москва.
Рукой М. П. Чеховой:
29 марта.
Поздравляю Вас, дорогая Мария Владимировна, с днем Вашего ангела и желаю Вам и Вашему Зёзке с Сашуркой и Алексею Сергеевичу провести его весело и счастливо. Жалею, что не имею возможности поздравить Вас лично и пожелать Вам долгих лет и самого хорошего счастья.
Шлю заочно Вам миллионы пожеланий самых лучших. Скоро будет буйное нашествие Чеховых в тихое Бабкино. Мой урок никого не задержит. Начальница пансиона, где я даю уроки, оказалась очень любезной - она устраивает мой экзамен раньше других; так что к маю я буду свободна. Если бы семья захотела ехать раньше, то я могла бы остаться у Ивана или у тетки, - так уже было решено, но благодаря любезности начальницы я еду с семьей. Раньше 6-го или 7-го мая мы не успеем приехать - квартирный вопрос опять стал злобой дня. Мать, отец и братья поздравляют Вас и желают всего хорошего.
Будьте здоровы, добрая Мария Владимировна, скоро увидимся.
Крепко любящая Вас
Ваша Марьюшка.
Поклон Алексею Сергеевичу.
Левитан уехал в Крым. Владимира Петровича давно не видали мы - не знаем, в Москве ли он? Антона закидали письмами из Питера великие люди...
Многоуважаемая
Мария Владимировна!
Поздравляю Вас с ангелом и даю Вам слово в этот день выпить за Ваше здоровье и пожелать Вам всего хорошего. Вы хорошая, и дай бог, чтоб Вам жилось хорошо. Алексею Сергеевичу, Василисе и Сергею кланяюсь.
Мать и все наши дети (Кокоша, Жан, Финик и проч.) Вам кланяются. К празднику я постараюсь