Златоокая девушка

Однако он старался не докучать ему никакими просьбами. Он боялся его, и эта боязнь, хотя и тщательно скрываемая, передавалась другим и шла на пользу де Марсе.

«Редкий человек этот де Марсе, — говаривал Поль. — О! вот сами увидите, он своего добьётся. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день он станет министром иностранных дел. Для него нет преград». И он прибегал к имени де Марсе, как капрал Трим к своей шапке, в качестве последней ставки:

«Спросите у де Марсе, и сами увидите».

Или же:

«На днях охотились мы с де Марсе, и он верить мне не хотел, что я перескочу через куст, не шевельнувшись в седле, но я это ему доказал».

Или:

«Были мы недавно с де Марсе у женщин, и, клянусь честью, я…» и т. п.

Итак, Поля де Манервиля можно было отнести к великому, славному и могущественному семейству преуспевающих ничтожеств. Он должен был со временем стать депутатом. А пока это было нечто неопределённое.

Де Марсе характеризовал своего друга так: «Вы спрашиваете у меня, что представляет собой Поль? Поль? — Поль де Манервиль! — этим все сказано».

— Я поражён, мой милый, встретив вас здесь в воскресный день, — сказал Поль.

— Я только что хотел сказать тебе то же самое.

— Что, интрижка?

— Да.

— Вот оно что!

— Тебе, конечно, я могу об этом рассказать, не компрометируя предмета моей страсти. Да притом женщина, посещающая Тюильри по воскресеньям, не имеет никакого значения для нас, аристократов.

— Ха-ха!

— Замолчи, или я ничего тебе больше не скажу. Ты слишком громко смеёшься, могут подумать, что мы выпили лишнее. В прошлый четверг я прогуливался здесь по террасе Фельянов, ни о чем не думая. Но, дойдя до выхода на улицу Кастильоне и собираясь уже уходить из сада, я столкнулся лицом к лицу с женщиной, вернее с молоденькой девушкой, которая бросилась бы мне в объятия, не удержи её, как мне кажется, не столько чувство приличия, сколько глубокое изумление, которое расслабляет руки и ноги, пронизывает все ваше существо и доходит до самых пят, как бы для того, чтобы пригвоздить вас к месту. Я нередко произвожу подобное впечатление, в этом своеобразно проявляется животный магнетизм, который чрезвычайно возрастает, лишь только осложняются взаимоотношения между людьми. Но, мой милый, на этот раз было не простое изумление, и сама девушка не была обыкновенной, каких много. На языке страстей её лицо, казалось, говорило: «Как! это ты, мой идеал, властитель всех дум моих, тот, о ком я грежу все ночи напролёт? Что привело тебя сюда? почему именно сегодня утром? почему не вчера? Бери меня, я твоя», и т. п. «Чудесно, — подумал я, — вот ещё одна». Я стал её разглядывать. Ах, мой милый, моя незнакомка как женщина — самая очаровательная из всех, каких я когда-либо встречал. Она принадлежит к той породе женщин, какую римляне называли fulva, flava, огненная женщина. И особенно поразили меня — да так, что я не в силах забыть, — её жёлтые, как у тигра, глаза; жёлтое, горящее золото их — золото живое, золото мыслящее, золото любящее и желающее во что бы то ни стало попасть вам в руки.

— Кто же её не знает, мой милый! — воскликнул Поль. — Она иной раз прогуливается здесь, это Златоокая девушка . Мы так прозвали её. Это — молодая особа лет двадцати двух, я видел её здесь ещё при Бурбонах, но не одну, а с женщиной, которая во сто тысяч раз лучше её.

— Замолчи, Поль! Это немыслимо, ни одна женщина не может быть лучше этой девушки, похожей на кошку, которая, ласкаясь, трётся у ваших ног, девушки с белоснежной кожей и пепельными волосами, такой тонкой, изящной, но непременно с золотистыми волосками у третьего сгиба пальцев и светлым пушком на щеках, который золотится в солнечный день.

— Ах! но другая, мой милый Марсе!.. У неё чёрные, горящие, никогда не знававшие слез глаза; чёрные сросшиеся брови, придающие ей суровый вид, что не вяжется с мягкой линией её рта, на котором и следа не оставляют поцелуи; жгучие и свежие губы; знойный цвет лица, словно солнце, согревающий человека… но, клянусь честью, до чего ты похож на неё!

— Ты ей льстишь!

— У неё красиво выгнутая спина, округлая линия бёдер, эта женщина похожа на лёгкую яхту, так и созданную для набегов, яхту, которая с французской стремительностью кидается на торговые корабли, разит их и в два счета пускает ко дну.

— Но, мой милый, что мне за дело до той, которой я не видел? С тех пор как я изучаю женщин, только одна моя незнакомка своей девственной грудью, своими пышными, сладострастными формами воплотила образ той единственной женщины, о которой я грезил! Она оригинал картины-фантасмагории «Женщина, ласкающая свою химеру », являющейся плодом самого пылкого, самого адского вдохновения античного гения, святой поэзией, проституированной копировальщиками на фресках и мозаике, на потребу кучки мещан (для которых камея — лишь брелок к ключику от их часов), тогда как здесь воплощена вся женщина, неисчерпаемая бездна наслаждения, поглощающая вас, но так и не познанная вами до конца, тогда как это идеальная женщина, какие ещё встречаются иногда в Испании, Италии, но почти никогда не встречаются во Франции. Так вот, я опять видел эту златоокую девушку, эту женщину, ласкающую химеру, я видел её здесь в прошлую пятницу. Я предчувствовал, что она придёт сюда на другой день, в тот же самый час, и не ошибся. Мне доставляло удовольствие идти за ней, скрываясь от её взоров, изучать её беспечную походку праздной женщины, её движения, в которых угадываешь дремлющее сладострастие. Она обернулась, она увидала меня, опять одарила меня взглядом, полным обожания, опять задрожала, затрепетала. И тогда я заметил охранявшую её настоящую испанскую дуэнью, гиену в женском платье, старую чертовку, нанятую за хорошую плату каким-нибудь ревнивцем, чтобы стеречь это пленительное существо… Ах! дуэнья пробудила во мне любопытство, а оно ещё разожгло мою любовь. В субботу никто не пришёл. И вот сегодня я снова поджидаю деву, химерой которой стал я сам, и ничего мне больше не надо, как, уподобясь чудовищу с фрески, лежать у её ног.

— Да вот и она! — сказал Поль. — Видишь, все оглядываются на неё…

Незнакомка зарделась румянцем, глаза её сверкнули при виде Анри, она закрыла их и прошла мимо.

— Так ты говоришь, она дарит тебя своим вниманием? — шутливо заметил Поль де Манервиль Дуэнья пристально и внимательно посмотрела на обоих молодых людей. Когда же незнакомка и Анри снова повстречались, молодая девушка как будто невзначай задела его и сжала своей рукой его руку. Затем она повернула к нему голову и страстно ему улыбнулась, но дуэнья поспешно увлекла её за собой к выходу на улицу Кастильоне. Два друга пошли за молодой девушкой, восхищаясь великолепным изгибом её груди, линиями затылка и шеи, на которую опускалось несколько завитков непокорных волос. У Златоокой девушки были изящные, точёные ножки с высоким подъёмом, что так пленяет сладострастное воображение. Неудивительно, что владелица этих ножек носила особенно элегантную обувь и короткое платье. Она порой оглядывалась на Анри и с видимой неохотой шла за своей старой спутницей, для которой, казалось, была одновременно и госпожой и рабой: могла бы приказать, чтобы её избили, но не смела прогнать её. Все это бросалось в глаза. Оба друга подошли к выходу. Два ливрейных лакея откинули подножку элегантной кареты, украшенной гербами. Златоокая девушка села первая, занимая место с той стороны, откуда можно было бы увидеть её при повороте кареты; держась за дверцу, она тайком от дуэньи махнула Анри платком, пренебрегая тем, что скажут любопытные зеваки, и откровенно давая ему знак: «Следуйте за мной!»

— Можно ли яснее объясняться с помощью платка? — спросил Анри, обращаясь к Полю де Манервилю.

Заметив, что неподалёку только что освободился фиакр, он знаком остановил кучера, собиравшегося ехать дальше.

— Следуйте за каретой, заметьте улицу и дом, где она остановится, — я дам вам десять франков. Прощай, Поль!

Фиакр двинулся за каретой. Карета въехала на улицу Сен-Лазар и остановилась перед одним из лучших особняков этого квартала.