Страница 36 из 39
Провозглашение Лондонской конференцией «постоянного нейтралитета» Бельгии державы считали своим большим успехом. Франция, в частности, рассчитывала, что это приведет к ликвидации созданной в 1815 г. враждебной ей политической системы и барьера из 30 бельгийских крепостей, составлявших постоянную угрозу на ее северной границе. Но, с другой стороны, протокол № 11 лишал Францию права подчинять Бельгию, как «постоянно нейтральное» государство, своему влиянию.
Переговоры о принятии Бельгией выработанных конференцией решений зашли в тупик в момент выбора кандидата на бельгийский престол. Для Бельгии политически необходимо было, чтобы принц Леопольд принял предложенный ему престол (ведь конгресс уже проголосовал за монархию, поэтому только королевской властью могла быть довершена политическая организация страны, а другого кандидата не было). Для принца Леопольда чрезвычайно важно было вступить на престол только тогда, когда окончательно выяснится международное положение Бельгии. Его признание было обусловлено признанием Бельгии, а признание Бельгии — принятием ею 11-го январского протокола. Протест Национального конгресса против одиннадцатого протокола сделал бы это невозможным. Поэтому все усилия были направлены на изменение протокола: со стороны Бельгии потому, что таким путем ей гарантировали короля; со стороны принца Леопольда потому, что этим ему гарантировали Бельгию. К этому присоединялись также и политические интересы европейских держав. Было потрачено столько сил и времени, чтобы найти «нейтрального» кандидата на бельгийский престол, что отказаться от достигнутого результата они не хотели.
Все эти факты привели к тому, что Лондонской конференцией был принят 26-й протокол от 26 июня 1831 г. В этом протоколе было решено «испробовать новые пути соглашения» по бельгийскому вопросу и предложить Бельгии и Голландии пересмотренный и видоизмененный текст статей, которыми должно было определяться международное положение Бельгии. Новый текст состоял из 18-ти статей и отличался от январских постановлений главным образом двумя пунктами, явившимися уступкой требованиям бельгийцев. Первый пункт касался границ нового государства; второй — носил более принципиальный характер: 18 статей были облечены в форму проекта договора Бельгии с другими державами, этим признавалось, что они могут стать обязательными лишь с ее согласия. Подобная форма должна была успокоить бельгийское общественное мнение. Она означала отказ Лондонской конференции от теории полновластной Европы, своей волей определявшей права и обязанности Бельгии, независимо от ее желания. Согласно этим 18-ти пунктам государственный долг не должен был уплачиваться Бельгией в размере 16/31, а был разделен на бельгийский государственный долг до 1815 г. и голландский долг до этого года. Каждое государство обязалось платить лишь свой долг. Только за время существования объединенного Нидерландского королевства долг считался общим, Бельгия и Голландия должны были его погашать в одинаковом размере. Участки земли, находившиеся в Бельгии, но принадлежавшие Голландии, подлежали по соглашению с бельгийским королем обмену на такие же бельгийские участки, находившиеся в Голландии. Между бельгийским королем, Германским союзом и Вильгельмом I должен быть выработан особый договор о Люксембурге, и до его принятия сохранялся status quo, часть Лимбурга оставалась за Голландией[368].
Эти условия, более выгодные для Бельгии, чем выработанные конференцией в январе, были приняты бельгийским правительством. Но в самой Бельгии началось брожение, бельгийцы с негодованием говорили о возможности каких-либо территориальных у ступок олландии, требовали удержания Люксембурга и во всем обвиняли «изменников» министров, предпочитавших немедленной войне гибель свободного отечества. Недовольство было так сильно, что в Льеже, Лувене и некоторых других городах готовились к нападению на Брюссель, чтобы покончить с «изменниками, продавшими Бельгию». Конгресс был завален петициями об отклонении «ненавистных и пагубных» 18-ти пунктов. Такое настроение в стране не могло не отразиться на работе конгресса, никто не решался приступить к обсуждению мирных условий, продиктованных Лондонской конференцией.
Наконец, 1 июля депутат Национального конгресса Ван Сник заявил: «Нередко спрашивают, кто из депутатов осмелился взять на себя моральную ответственность за принятие 18-ти пунктов. Я — этот депутат. И я думаю, что делаю доброе дело. Я внес соответствующее предложение и прошу господина председателя проч есть его». Предложение это гласило, что конгресс принимает предварительные условия мира в том виде, в каком они предлагаются Лондонской конференцией. В ответ па это с галереи раздались крики: «Да здравствует война! Министров на фонарь! Смерть изменникам!»[369]
2 июля речью депутата де Брукера началось обсуждение 18-ти пунктов. Шарль де Брукер критиковал сам принцип вмешательства Европы в бельгийские дела и отрицал за конгрессом право определять границы Бельгии. «Бельгия, — воскликнул Брукер, обращаясь к министрам, — существует раньше вас, раньше самого конгресса; народное восстание, природа, история, народная воля создали Бельгию, и вы не можете ее дробить по собственному усмотрению. Среди тех, кто послал вас сюда, есть ли хоть один человек, который дал вам мандат, чтобы продать его Голландии или обменять его на другой предмет?»[370] Министры, в том числе министр иностранных дел Лебо, доказывали преимущества новых мирных условий по сравнению со старыми: Восточная Фландрия не участвовала в революции, и, если ее так отстаивают, это объясняется желанием пользоваться Шельдой. Но раз свобода навигации по Шельде будет гарантирована, можно отказаться от увеличения территории Бельгии за счет Восточной Фландрии. Оппозиция слишком пессимистически смотрит на Лимбург, полагая, что им владеет Голландия. Уступая последней наши земельные участки в Гельдерне и Северном Брабанте, мы обеспечим за собой Лимбург. Что касается Люксембурга, то в новом трактате не говорится, что он принадлежит на правах личной собственности Оранскому и есть, следовательно, надежда тем и ли иным путем, например за известную плату, получить его обратно. Наконец, пункт о разделении долга очень выгоден для Бельгии, и было бы ошибкой, если бы не было проявлено готовности идти на уступки.
В течение целой недели велись горячие споры между сторонниками мира и приверженцами войны. Наконец, 9 июля большинством голосов (126 — за, 70 — против) Национальный конгресс одобрил мирные условия. 11 июля в Лондон прибыла депутация и объявила, что брюссельский Национальный конгресс принял 18 статей. Теперь принц Леопольд мог совершить свой въезд в Бельгию в качестве короля.
Однако нидерландский король не только не принял договора 18-ти статей, но, напротив, ссылаясь на то, что Бельгия не приняла в указанный ей срок январского протокола, объявил, что перемирие окончено, и начал против нее военные действия.
Гурьев в очередном донесении из Гааги от 2 августа (21 июля) подробно описывает события этих дней: «Накануне король назначил принца Оранского генералиссимусом армии, и он уехал немедленно вечером в штаб-квартиру, расположенную в Бреде. Несколько часов прошло с тех пор, как мы покинули барона Верстольк де Селен, как вдруг мы узнали, что принц в то же время получил приказ его величества перейти границу во главе войск и атаковать бельгийцев. Мы вернулись тотчас, мои коллеги из Австрии, Пруссии и я, к министру, чтобы потребовать от него правдивых и искренних объяснений о причинах и цели этого враждебного демарша, в достоверности которого мы не могли больше сомневаться. Барон Верстольк, притворившись несколько удивленным тем, что мы не поняли его первоначальных объяснений … начал перед нами развивать мысль о жалобах короля на действия конференции с самого начала переговоров и на обстоятельства, которые сопровождали отъезд принца Леопольда из Лондона, его приезд в Брюссель и его выборы»[371]. Далее Гурьев пишет, что король вынужден был начать военные действия, так как якобы ему невозможно было физически и морально удерживать долго армию в бездействии. По словам Гурьева, Вильгельм повел военные действия с единственной целью добиться выполнения соглашений, заключенных пятью дворами и гарантируемых ими. Заканчивая свое донесение, Гурьев справедливо отмечал, что король рассчитывал на превосходство сил голландцев над силами бельгийцев и что эта атака, без сомнения, застанет Бельгию врасплох[372]. Анализируя этот неожиданный демарш Вильгельма I, Гурьев высказывал мысль о том, что нидерландский король «льстит себя надеждой, что французское правительство оставит на произвол судьбы Бельгию под скипетром столь непопулярного во Франции принца Леопольда. В этом он надеется увидеть зерна зарождающихся разногласий внутри альянса, которые могут привести к всеобщей войне, предмет всех его мыслей»[373].
368
АВПР, ф. Канцелярия МИД, оп. 469, д. 891, л. 108.
369
Discussions du Congres National…, v. 3, p. 70.
370
Ibid., p. 387.
371
АВПР, ф. Канцелярия МИД, оп. 469, д. 9234, л. 120–121.
372
Там же, л. 120–123.
373
АВПР, ф. Канцелярия МИД, оп. 469, д. 9234, л. 123.