Страница 7 из 74
19. 10. 1970. Вечером уютно. А. Ф. хорошо себя чувствует, они с А. А. сидят в кабинете, что-то делают, читают, занимаются. А. Ф. помнит всё: что я забыл принести черновик перепечатки, что я еще не проставил в сноске указание на строку аристотелевской «Поэтики», что я просил мне до следующего воскресенья не приходить; помнит каждое слово, всегда. Меня это поражает. Сохранить такую память. Однажды, встретив слово φρόνιμος, я сказал, что когда-то (в одной из поданных А. Ф. записок) я перевел его как целомудрие. Нет, ты перевел как целомудрие слово σωχροσΰη.
… Гиматий носили помимо хитона сверху. Плащ. Но под плащом-то все народы понимают разное. Так что в переводе надо писать гиматий, а не плащ.
… Была у меня рукопись о σωχροσΰη. Погибла благодаря Адольфу Иванычу. Ведь здесь в Москве в 1941 году Адольф Иванович распоряжался.
Религиозные очищения творятся по типу дезинфекции. Таинство покаяния, когда священник произносит: «Властью, данною мне от Бога, прощаю и оставляю грехи…»
7 драм Эсхила, 7 Софокла, 17 Еврипида.
Всё делается по непостижимому закону. Водитель может быть пьяный, но вот дурацкая игра, играют на копейку: перебежишь ты у него перед самым носом или нет. Такие дикие игры у нас на Арбате, да и везде. Дети играют в покойников, в расстрелы, в фашистов. Нами правит вечный божественный ум, а мы все гибнем как клопы! Вот это трагедия, действительно трагедия.
В Америке все молятся утром три минуты, одну минуту перед заседаниями. Бог у них не очень глубокий, но сидит глубоко. Не такой роскошный Бог, как в других религиях, но есть.
Абсолютная личность Христа! Даже и весь Платон с его идеей — не то…
1971
1. 1. 1971. А. Ф. очень много занимается с аспирантами, особенно с Ниной; к нему часто приходят люди; бывает на кафедрах; не знаю, продолжает ли читать лекции; занимается Аристотелем с секретаршей [24], на воскресенья вызывает меня. Несколько недель подряд я приходил только по воскресеньям, да и то он часто занимался с аспиранткой или отдыхал, и я кое-что читал и переводил сам. На Новый год А. Ф. занимается, я был вчера и сегодня. «Очень много дела у меня и у Азы. Да и как-то некому прийти… Были двое молодых людей, да развелись в этом году, потонули в своих проблемах. Так, немножко посидим, и всё».
У А. Ф. сейчас лучше здоровье. Его памятливость и соображение снова и снова меня поражают. Это явно редкостная природа. Я захлопнул входя к А. Ф. дверь кабинета; через некоторое время в гостиной зазвонил телефон; подойдя к двери, чтобы выйти к нему в гостиную, я на секунду задержался. «Вправо!» сказал А. Ф. — действительно, в этот самый момент я уже нашел барашек английского замка, и слово подошло в самый момент, чтобы я повернул вправо. Так он во всем, поразительно точен и практичен. А. А. искала книги. — Ведь они же были около совы! — Да нет же, я их все убрала, им там не место, и т. д. — Значит, я не успел… — Да, вы не успели… Закончив главную порцию дела, А. Ф. захватывает для задела на будущее еще какие-нибудь мелочи: глянуть в энциклопедию, проверить что. Держит в голове огромное количество хвостов
разных дел, никогда не забывая добить их. Аза Алибековна следит, чтобы он не разрешал секретарям оставаться у себя в кабинете, чтобы занимался, а не разговаривал без дела, чтобы писал больше; спрашивает, сколько уже написано, и т. д.
Сегодня занимались Ксенократом, после моих выписок А. Ф. делал так называемые «эстетические выводы». Мне это не нравится: слишком искусственно, явно для «порядка», для «эстетики», для редакции. Главные мысли у него идут помимо того, что он пишет. Говорил о вековом споре вокруг платоновского сотворения мира в «Тимее». Ведь вся греческая традиция считает, что мир вечен, весь же ислам, христианство и иудейство верят в сотворение Богом, и вот вроде Платон в «Тимее» тоже говорит о сотворении. На самом деле нет; у Платона идеи существуют впереди мира; возможно, был когда-то не мир, а хаос, но идея мира была. То же самое и в любом монотеизме. Вообще без идей — никуда. Даже идея пальца — если бы ее не было, не было бы и пальца. Это общее достижение политеизма, монотеизма, да даже и материализма. Без идей невозможно, просто невозможно ничего мыслить. Одну точку поставил в этой тьме — и уже знаешь, что такое эта точка. Будь ты монотеист, будь ты Ленин — никуда не денешься. Если я сказал что-нибудь, так значит, я отличил это от прочего. Я должен сказать тогда, в чем особенность вещи? чем она отличается? какими свойствами? Таким образом, я определяю ее идею. Если движения к определенности нет, то вещь непознаваема и в конечном счете мир непознаваем.
У греков мир в своем идеальном начале вечен, а в иудействе сотворен по воле Бога. Бог сотворил мир по своему глубочайшему усмотрению. Он знал, что от Него потом могут отпасть, что будет зло, что мир будет в грехе и Он будет его спасать, знал все это, но все равно создал мир…
Относительно четного и нечетного, малых чисел в математике: греки не могли представить себе бесконечно малого. Не хватало ума. Вернее, не ума не хватало, а материализм мешал. Греки всё щупают, разглядывают и представить бесконечную делимость не могут. Потому ими и восхищаются и говорят, что они стихийные материалисты. Но этот материализм им мешал понять бесконечно малые.
Давая мне задание перевести с греческого, А. Ф. сказал, что я иногда это
делаю слишком по-своему. Например,λογισμός у меня соображение. Надо размышление. Так принято, а то смеяться будут. Хорошо, сказал я, но зато и у вас видно, например, что вы выводите диалектику от διαλεγεσθοα, разговаривать, тогда как διαλεγεσθοα это просто то же, что разбор, разграничение. — Не может быть… А даже если бы и так, не могу идти против всех… Так принято. И без того я слишком много говорю необычного. Многие даже удивляются, что так мне много удается говорить против всех. Но в конце концов я должен придерживаться общепринятого, а то никак не будут печатать… У немцев, у французов многое прямо беру, когда они мне нравятся. Столько, сколько можно нового, я ввожу. Но многое невозможно. Мировой дух сейчас такой, что я для него не гожусь. Вот когда он, может быть, повернет, тогда я пригожусь больше, тогда, может быть… Но еще Гегель сказал (произносит очень торжественно): «Человек, чтобы действовать, должен себя ограничить». Поэтому и Лосев должен себя ограничить, чтобы печатать свои книги. Сейчас не место мне сказать всё что я должен бы сказать. Всю жизнь я, казалось бы, пишу, писал много, и всё не главное, а главное так и не написал. Но нового у меня много. Вот, например, все говорят, что Аристотель критикует Платона, а я говорю, что Аристотель платоник. Или как я разделал «Поэтику» Аристотеля. Оказалось, ничего существенного в ней на самом деле нет. Определение трагедии пустое, общие места. «Трагедия есть представление действием»… А вестники? Сотни строк отводятся вестникам, очень многое падает на их долю, где же тут представление. Аристотель этого не учел. Или — «трагедия есть серьезное действие»… Это очень плоско.
Я возразил о недоговоренности аристотелевского стиля, о главном вопросе — отношении морали и эстетики, о «худшем» как разбавленном бытии, «лучшем» — как сгущенном бытии. А. Ф. как будто бы об этом задумался.
А. Ф. пытался выяснить значение μεν οΰν в неожиданном конце «Поэтики». Мы заглядывали в Илса, Бучера, Люкаса, но, кажется, ни к чему не пришли.
Мир вечен, потому что Бог хочет блага.
«Я иерархичен», говорит А. Ф о пьянстве, к которому он непримирим.
Представь себе существо, которое так же отличается от человека, как человек от протоплазмы. Так это будет почище олимпийских богов.
7. 3. 1971. После вечера у С. С. Хоружего я пришел по вызову к Л. Ф. Он был в хорошем состоянии здоровья (это было видно по тому, как долго он занимался) и как всегда в таких случаях красив. Ровный здоровый цвет лица, бодрые черты. Ну, как живешь, что нового?
24
См. Лосев с 309