Вурдалачка

Стал он ее вызывать к себе, облик воображал и пламе­нем светил, но не шла она. Видать, не хватало у него силы. Она ведь тоже была йогиней.

Устал он, сильно утомился, но не отступил бы так просто, если бы другое его не отвлекло. Пока вызывал ее да на облике прекрасном мысленно собирался, открылись перед ним совсем иные окоемы и возможности. Такая ширь и красота, что облик строптивой красавицы сильно потуск­нел. К тому же у нее и соперница появилась. Однажды прилетела, и Коля сразу понял, что это — фея: такая была кожа гладкая, и так она нежно и тонко пахла, что он гладил ее и только одно и повторял, что будет вечно ее любить. Сошелся он с феей, да и кто бы устоял? И так было сладко ему, такое освобождение наступило, что всякое сознание он утратил и крепко-накрепко заснул. А когда проснулся и припомнил ночное видение, то смутился сильно. Стал простыни разглядывать, а следов любви-то нет! Ничегошеньки. Вот когда он по-настоящему смутился и даже напугался. Долго размышлял потом, припоминая средних веков сказания про суккуб и фей.

В этом новом распахнувшемся перед ним мире Коля про любовь свою позабыл. Занялся делом интересным и про ту фею, своровавшую у него любовь, мечтал украдкой — надеялся разыскать. А как разыскать, когда ни на чем нельзя глаз останавливать долго: только приглядишься — тут же с грохотом рушиться весь сон начинает. Тонкое дело — во сне сознание удержать и не проснуться, не смять видений легких.

Однако любовь его прежняя тоже была йогиней. Это он сегодня понял очень даже отчетливо. Вообще понял, что, может, и не йогиня она вовсе, а, к примеру, дакиня, а то и почище — нежить. Потому что сегодня она ночью и ждать не стала, пока Коля на нее соберется, сама пришла. Беззвучно так возникла, в одной сорочке, так что сквозь все тело просвечивало.

Смутился Коля, врасплох застала. А вид соблазнительный, чего говорить.

— Что, не рад? — спрашивает. — Вот я и пришла.

А он и не знает, что ей ответить. Вроде чувства того уже нет давно.

— Похоже, ты меня больше не любишь, Коля, — говорит она и к нему жмется, руками его трогает и ласкает по-матерински.

— Не рад, говорит, дурачок… — и жмет легонько ручкой где надо. Коля сразу и ослабел, а она лицом к нему тянется и горячо в шею дышит, и такой дух от нее тяжелый. Он чуять — чует, а отстраниться нет сил, слабеет и да же тяжелеет весь, как свинцом наливается горячим, а чувствует, как она язычком ему шею щекочет и легонько зубками прихватывает. Ручками одновременно направляет и забирает в себя. Из него так все и вылилось сразу, и Коля так ослабел, что и не почувствовал, как она ему жилу шейную прокусила. Только потом как услышал звуки причмокивающие, чувствует, сосет она у него кровь. Рванулся, а сил-то нет. Вышли из него все силы. А она сосет и внизу не отпускает, нежно и горячо сжимает его, ослабевшего, приподнимает и все больней из шеи кровь тянет… Тут и заорал Коля, так громко заорал, что от дикого хриплого вопля и проснулся. Уже наяву слышал свой крик.

Вот этот вопль его и долетел до знакомых.

Тяжко любить упыря, в особенности, если это баба красивая. Не утерпел Коля и в тот же день к вурдалачке прекрасной побежал. У нее как раз лекция была после обеда. Он ее и подкараулил. Вышел навстречу и дорогу за­городил. Она тоже остановилась. Смотрит он на нее и духом слабеет. Кракотой от ее лица веет страшной и странной, как от покойницы. А губы яркие-яркие, набухшие. “Еще бы, — думает он, — столько кровушки у меня высосала. Да и, небось, не у меня одного…”

— Ну, — говорит она, — так и будем стоять?

Спрашивает, а глаза мрачные, темные, так в Колю и пялятся. Даже страшно ему стало от этого неподвижного взгляда.

— Почему ты не хочешь наяву ко мне прийти? — вдруг спрашивает Коля и, словами своими пораженный, застывает, ответа ищет.

— Совсем ты, Коля, свихнулся, — говорит она и усмехается. — Про что ты толкуешь?

— Будто не знаешь, — обозлился он. Она бровь подняла.

— Я тебя очень попрошу, Коля, меня оставить в покое. Надоел ты мне домогательствами своими сильно.

— Я тебе надоел? — кричит Коля. — А как из меня кровь пить, так ничего?!

Возле них стали задерживаться, любопытствующие взгляды останавливать, то на нем, то на ней. В уголке две девицы зашушукались, быстро зыркая глазами.

— Ты что, с ума сошел?! — шипит она. — Ты что кричишь?!

— Хочу и кричу, потому что это правда, — ей Коля в ответ, но тоже шепотом.

Она крутнулась на каблуках и от него. Коля за ней. То справа забежит, то слева. За рукав ее схватил, а она руку как вырвет да как крикнет:

— Не смей меня трогать!

Ясное дело, тут же у красивой молодой женщины нашлись защитники. Два молодца к Коле подгребли, плечом его оттерли от красавицы.

— Чего к женщине пристал? — говорит один из них, а другой молча теснит.

— Не ваше дело, — от них Коля в сторону и ей вслед кричит:

— Оля, подожди!

Тут один его за плечо так крепко взял, а второй в бок кулаком — пришлось Коле смириться и отступить. Еле от них он отвязался. А она тем временем, не оборачиваясь, быстро удалилась.

С того времени ему в снах и отказало. Верней, какая-то муть перед глазами струилась, но ни отчетливости, ни сознания не было.

“Господи! — думал Коля. — Кто меня выключает ночью и включает утром? Почему я во сне теперь, как заводная кукла, без мысли и воли, не могу ни остановиться, ни вспомнить себя?! Проваливаюсь в сновиденье, как в трясину глухую. Вот гнусь-то! Сны я, проснувшись, помню, а про явь забываю, заснув. Значит, управление идет оттуда, из сна. Там начальство и главная контора располагаются. Оттуда ко мне и фея приходила, теперь ясно. Как я наяву к моей вурдалачке поперся, так она меня и выключила. Приревновала. Ведь клялся, что буду вечно ее любить, а сам побежал к другой… Эх! — повинился Коля. — Добраться бы до нее! Хоть поглядеть, кто там заседает? Узнать нашу подноготную… Неужели теперь ко мне ни наяву, ни во сне никто не придет? — печалился он безмерно. — Я и сейчас фею люблю, но где же она? Может, только ребеночка звездного или астрального от меня зачала и сгинула? А мне тоже радости хочется, я готов и кровью поступиться, лишь бы пожалела, — оправдывался он перед сладким видением в слабости своей. Как мне до царства добраться и найти тебя, волшебницу души моей?!”

Так Коля томился и всячески сам наступал, и принцип сознания напряженным вниманием пытался сохранить при переходах из яви в дрему, но вот странно: думал он про волшебницу с шелковой кожей, а представала перед ним прекрасная вурдалачка Ольга.

Измучился Коля совсем, пока однажды так прямо и сказал ее образу перед ним: “Черт с тобой! На, пей мою кровь!”

А она клычки обнажила, захохотала и тут же потускнела, стерлась… И полетела-поплыла перед глазами у Коли бессмысленная гадость, тоскливая, бесцветная, будто выключила его сторонняя рука.

Помучившись, Коля понял: надо обвинить Ольгу-вурдалачку публично. “Из-за нее, ведьмы, у меня теперь жизнь не складывается”, — решил он и вознамерился против нее свидетельствовать. А все обстоятельства только того и ждали.

С того дня, как он кричал во сне, а Зина бледная разговаривала с Валей, слухи поползли, что Ольга — вурдалачка и приходит к знакомым кровь сосать. Однако Зина не помнила облика приходившей к ней во сне, а Коля не признался. Так что слухами все и ограничилось до поры до времени. Поговаривали, что не бывает, конечно, дыма без огня, но доказательств-то не было. Мужики похохатывали. Такой красивой бабе, мол, кровушки не жалко. Пусть сосет, ха-ха-ха. В собрании йогов Ольгу, впрочем, встречали холодно. Там женская половина задавала тон. Коля в ее сторону теперь избегал смотреть на людях. Тогда она и пожаловалась главной йогине, пожилой Марье Ивановне, которая выслушала ее благосклонно. После вызвала к себе Колю и ему выговорила.

— Вы понимаете, Коля, что насильно мил не будешь? — по-матерински увещевала.

— Я и не собираюсь ей милым становиться, — набычился Коля, — это она ко мне сама приходила и кровь у меня сосала! — заявил он.