После матча

Специальный корреспондент – человек заведенный, обремененный, его не собьешь, не отвлечешь, его вечером вызовет Москва, и надо собрать материал, и, значит, прежде всего – на стадион, в оргкомитет, в пресс-центр, и на ходу – интервью, обмен репликами с коллегами и – все в блокнот укороченными словами. Кто-то предложит: «Съездим в Бока Хуниорс, оттуда – аргентинское танго» и в ответ испуганное: «Да ты что, какое танго, мне триста строк передавать, а ничего нет».

…Так что же было ночью?

Картина проигранного нашими юниорами матча стояла перед глазами и поощряла к началу разговора. Странное дело, поражения в памяти накладываются одно на другое, несмотря на то что стряслись они в разные годы, образуют как бы длинный ряд дробей, которые ждут, чтобы их привели к общему знаменателю. Мы отказываемся видеть в поражениях нечаянности, так и тянет открыть закономерность.

Матч долго, очень долго выглядел вдребезги проигранным. Юные желто-зеленые «кобры», как называют бразильцев, вытворяли, что им заблагорассудится, забили два гола, а после этого и вовсе распоясались, стали небрежничать и красоваться каждый по очереди, кому попадал мяч. Наши стали фоном, на котором сверкали всеми красками победители. И произошло это не потому, что бразильцы сильнее на голову. Случилось то, что в футболе приходилось видеть не раз: одна команда, заранее признав свою подчиненность, покорно подстраивается под противника, повторяет его манеру, ей не свойственную. Под конец наши юниоры пришли в себя, и, перестав понапрасну играть в тон бразильцам, провели подряд несколько скоростных, резких атак, в своем стиле, и Литовченко забил гол. «Кобры» заметались в испуге и были радешеньки, что матч закончился.

Ничего этого в телерепортаже я не произнес, занятый ртутными перемещениями мяча. Смысл открылся позже, когда перебирал в памяти матч. Виктор Маслов любил выражаться категорично и загадочно и не снисходил до пояснений, только нетерпеливо рукой махнет в ответ на расспросы. Однажды он мне выпалил: «Ишь, какой быстрый, сразу захотел понять. А игра в несколько слоев идет». Позже я оценил по достоинству масловский афоризм.

Было время, когда на матчах я, как маятник, метался между полем и блокнотом, старался записать малейшее происшествие во всех подробностях. Потом отказался, убедившись, что из стенограммы ничего путного не выжмешь. И стал смотреть футбол без блокнота, пытаясь за техническим наружным слоем обнаружить скрытый, человеческий. Не говоря о том, что такие наблюдения труднее, а потому и интереснее, они еще и наивернейшим способом все объясняют.

Вот и незадавшуюся игру наших юниоров с бразильцами легче легкого было свести к неверно избранной тактике, к чрезмерности нервозных технических ошибок. Так оно и выглядело, если не поставить вопрос: «А почему?» Подстраивающиеся под противника обречены: они малодушны, не самостоятельны, ими утеряно чувство собственного достоинства, они принимают чужие условия, танцуют под чужую дудку. Чего уж там толковать о тактике и технике, все умение идет насмарку, и в ногах уже правды нет.

Помните, у Грибоедова: «Служить бы рад, прислуживаться тошно»? Не раз и не два от разных наших больших мастеров (а мастер не может не быть самолюбивым) слышал я откровения, которые легко объединить в похожую на грибоедовскую фразу: «Играть бы рад, подстраиваться тошно».

С того и начался наш ночной разговор с Лобановским. Мою версию о матче юниоров он выслушал терпеливо, полуприкрыв глаза, и не стал возражать. Видимо, он считал, что достаточно знаком с собеседником и ему нет нужды удивляться столь художественно-дилетантскому взгляду на вещи. Его молчаливая ирония меня не задела.

Лобановский никогда не позволял себе в открытую, в лицо объявить, что он думает обо мне как о журналисте. Возможно, его сдерживала разница в возрасте. Мы с ним на личности не переходили, малейшая базарная нота сделала бы невозможным продолжение многолетней дискуссии, которая нас обоих занимала. Я отдавал должное его сдержанности. Однажды он вымолвил: «Прочитал вашу книгу «Ожидание футбола». И больше ни слова. Я не был в претензии: «Прочитал, уже хорошо». А в той книге немало страниц, которые должны были его задеть.

Могу предположить, что в его глазах я выглядел журналистом, воспитанным на старых идеалистических представлениях о футболе как о красивом, одухотворенном зрелище, который настаивает на своих заблуждениях и иллюзиях вопреки новейшим реальностям. Он, возможно, не прочь был бы обратить' меня в свою веру, найти во мне союзника, ради чего в разговорах терпеливо, часами, гнул свое. По тому как Лобановский вдруг разводил руками или, вздохнув, умолкал, я чувствовал, что он, полагающий, что создал маленькую точную футбольную науку, глубоко сожалеет, что собеседник, со своим гуманитарным образованием, оторван от беспощадной, соленой практики, увяз в сочинительстве и психологизме. Один мой коллега уговаривал: «Напишите рассказ или повесть, выведите Лобановского под вымышленной фамилией и скажете все, что захотите. Читатели узнают, поймут…» Предложение показалось мне некорректным. С какой стати прятаться за иносказанием? Футболу на пользу прямота.

Что же знал я о Лобановском? Едва появившись в тренерской ипостаси, он сразу стал вызывать поразительно разноречивые отзывы – от «гения» до «злого гения». Началось с его дебюта в «Днепре». Команда в 1972 году с ним во главе вошла в высшую лигу, что нельзя было не поставить в заслугу молодому тренеру. Однако зоркие наблюдатели, позволив себе отвлечься от любования таблицей, выразили сомнение в футбольной ценности «Днепра», который в ту пору не столько играл, сколько копил очки, превыше всего дорожа оборонительной прочностью. Известно было, как поведет себя «Днепр» с тем или иным противником, каков он будет на своем стадионе и на стадионе другого города. Команда была тщательно запрограммирована на исчисленный заранее результат. А игра ее глаз не ласкала, матчи выглядели однообразными, повторяющимися, схематичными. Этим наблюдателям оппоненты предъявляли контрдовод: «Днепр» – представитель реалистического подхода к футболу, за которым будущее, Лобановский такой подход обосновал и доказал его правомерность».

Вскоре Лобановский вместе со своим единомышленником Олегом Базилевичем возглавил киевское «Динамо». Тут подоспел сезон 1975 года. Сезон, когда команда, кроме звания чемпиона страны, завоевала Кубок кубков, Суперкубок и, в полном составе одев футболки сборной, выиграла отборочный турнир чемпионата Европы, а ее молодой форвард Олег Блохин был награжден «Золотым мячом» лучшего футболиста Европы. Динамовцы играли на загляденье. В том году я только и делал, что садился в ночной экспресс Москва – Киев и ехал в нем, словно бы на метро в Лужники.

Молодых тренеров превознесли до небес. Да и было отчего. Правда, под сурдинку звучали голоса людей, напоминавших, что команду эту, где сошлись мастер к мастеру, молодец к молодцу, собрал тренер Александр Севидов, которому не судьба была довести начатое до конца. Но их не слушали, выглядело это придиркой.

В следующем году киевскому «Динамо» в дыму фимиама все дозволялось как Команде, призванной спасти репутацию футбола в масштабе страны. Она даже вышла из чемпионата и с весны, еще не победив, повела образ жизни избалованного победителя, ударившись в зарубежные приятные вояжи. И все проиграла. Сначала матчи Кубка европейских чемпионов и матчи чемпионата Европы. Эти поражения подавались как малозначительные, едва ли не как предусмотренные, как жертвы фигур ради матовой атаки. Нам обещали, что «пик» придется на олимпийский турнир в Монреале, что он-то и есть самый главный. Но был проигран и он. Легкость игры испарилась, команда стала грузной, неповоротливой, простота классики выродилась в простоту элементарную. Многие наблюдатели, и я в том числе, отнесли эту печальную метаморфозу на счет самонадеянности тренеров, не сумевших по молодости лет сделать верные выводы из недавних громких своих успехов. Что ж, как говаривает в телерепортажах Николай Озеров в неожиданных ситуациях: «Бывает…»