Сунг

Ожидая в каждую минуту очередного залпа (минометчики почему-то взяли паузу и не стреляли), Саранцев вполголоса материл Мао Дзэдуна (хотя тот был уж совсем не причем) и ожесточенно чиркал липовым «зиппо». Чувствуя кончиками обнаженных нервов, что следующие мины будут точно «их», он отшвырнул огниво в сторону, вспомнил Бога и наудачу пальнул ракеты в небо.

Несколько секунд Саня с замиранием сердца следил за чуть видными точками, пока они не вспыхнули ярко зелеными звездочками.

— Тьфу, блин… — облегченно выдохнул он, — Хоть здесь повезло!

Минометчики больше не стреляли. И Саранцев успел пожалеть выброшенную зажигалку: наверняка у нее просто покрылся нагаром фитиль, и китайцы с их новой экономической политикой и рьяным коммунистом Мао были не виноваты…

— Полезли вниз, — обратился Саня к Николаю, — Реконгносцировку мы провели не очень удачно. Надо сваливать, пока нас здесь не накрыли. Тебе этот обстрел не кажется странным?

Тот в ответ мотнул головой:

— Кажется, но в голову ничего не приходит.

«А чего тут «приходить», — подумал офицер, — Обычный отсекающий огонь. Для того, чтобы мы дальше не сунулись. Кто может знать про наше присутствие? Только «духи». А «духи» от кого? К гадалке не ходи — от моего напарника!»

У подножия горы они перевели дух. Откинувшись спиной на валун, Саранцев следил за каждым движением проводника. Тот, словно не замечая подозрительного прищура офицера, спокойно опустился на землю, и полез в нагрудный карман «пакистанки».

Саня, стараясь ни малейшим движением не выдать свое волнение, аккуратно взвел курок пистолета, рукоять которого сжимал уже с половины спуска.

«Стрелять буду через карман, — подумал он, — Вытащить ствол не успею. Ну, чего ты медлишь?…»

Кисть Николая медленно, сантиметр за сантиметром появлялась из-за обшлага куртки. Саранцев словно невзначай вздохнул и слегка повернулся к проводнику боком. Теперь ствол «глока» сквозь ткань бушлата целил точно ему в грудь.

«Как только он выпрямит руку, стреляю…» — мелькнула у Сани мысль.

— Зря вы так, товарищ старший лейтенант, — донеслось до него.

— Чего зря? — спустя полминуты ответил Саранцев.

— Не верите мне, — ответил проводник, — И пистолета у меня за пазухой нет. Там пакетик с насваем. Можно, я руку достану? А то выстрелите еще…

Чувствуя, как краска прилила к голове, Саранцев опять ответил не сразу. Прошла томительная минута, другая…

— Доставай, только аккуратно, — наконец произнес он.

Николай вытащил из-за отворота куртки руку и поднял ее вверх. Саранцев увидел, как при свете Луны сверкнул целлофановый сверток с темным веществом на дне.

По-прежнему держа руку на излете, Коля подошел к пограничнику и присел в шаге от него. Офицер, понимая, что таиться сейчас глупо, вытащил пистолет из кармана и положил его на колено. Несмотря на первые шаги взаимного доверия, ствол оставался наведенным на проводника. Теперь зрачок целил ему точно в лоб.

Саранцев увидел даже при неверном свете ночного светила, как побелело лицо Николая.

— Вы хотите меня убить? — его голос уже не был таким бесстрастным, как и прежде, — Я не предатель.

— Ты им уже однажды стал, когда сдался в плен «духам», — ответил Саранцев.

— Я не сдавался! Меня просто поймали. Вы «срочную» не служили, товарищ старший лейтенант? Нет?! Тогда вы не знаете, что такое «дедовщина»! У нас в части «деды» творили, что угодно. Нас, молодых, было слишком мало, чтобы можно было дать отпор. Кто-то приспосабливался и шестерил, кто-то становился чмом… Нам говорили: «терпите, через год станете «черпаками» и точно так же будете гонять молодежь!» А я не хотел гонять. И не хотел, чтобы меня держали за «шестерку» всякие уроды!

Я был перворазрядником по боксу на «гражданке». В Афган пошел добровольно — рапорт написал. Меня били, но я не сдавался. Одному гаду сломал челюсть. После этого мне так досталось, что попал в санчасть. «Деды» пришли ко мне в палату и сказали: «Только выйди в роту — закопаем! До своих первых «боевых» не доживешь!»

— Почему к офицерам за помощью не обратился?

— Чтобы получить клеймо «стукача»? Да и чем они мне могли помочь? Офицер в казарму утром приходит — к построению. А ночь принадлежит «старикам». Самое интересное, что изгалялись больше всего те, кого самих по «духовству» чморили. А нормальные пацаны смотрели на это сквозь пальцы. Мол, крутитесь, как умеете!.. Ну, в общем, я ушел.

— К «духам»… — уточнил Саранцев, — Предпочел дезертирство…

— Не к «духам» — просто ушел. Я знал проход в минных полях, через который «старики» посылали «чижов» в дукан за жратвой и шмотками. И ушел по нему в кишлак. Добрался до первого дома. Там меня прятали два дня.

— Тебя не искали?

— Искали. Но кишлак был «договорной», наши его не трогали. Поэтому и не стали «чистить» по всем правилам… А потом пришли «духи» и увели меня с собой. Полгода сидел в какой-то дыре в горах, выполнял самую грязную работу, которую не делали даже женщины. Потом…

— Слушай, — прервал откровения Николая Саранцев, — Может, ты потом это расскажешь? Когда в Таджикистан переберемся? У нас времени нет!

— Есть время, товарищ старший лейтенант, — ответил бывший солдат «сороковой», — До переправы меньше километра. А переходить будем все равно с рассветом.

— Это еще почему?

— Мины на берегу. И на вашем и на нашем… На афганском, — поправился бывший пленный, — Я у моджахедов сапером долго был, проведу. Но при свете. Ночью рисковать глупо.

— Ну ладно, рассказывай. Сапером, говоришь, стал?

— Да. Сначала они меня вроде минтрала использовали. Это одному уроду в голову мысль пришла. У него брат на советской мине подорвался и тогда он решил на мне отыграться. Бросили на минное поле и погнали. Очередями… А я не подорвался. Не знаю, почему. Бог, наверное, спас. И тогда они меня этому ремеслу научили и стали, как собаку, впереди всех посылать…

— А как ты к Нурулло попал? — спросил Саранцев.

Он поставил пистолет на предохранитель, однако убирать его в плечевую кобуру бушлата не спешил.

— Советские заложили фугас на горной тропе. Я его заметил, но пропустил. Надоело все. Решил уйти. Совсем уйти. Ты понимаешь, командир? Думал, это мой фугас. А он меня помиловал. Контузил, но не убил. А полкаравана на небо улетело, вторая половина — в пропасть. Там узко было… Меня и еще несколько раненых моджахедов потом отряд Нурулло подобрал. А Нур взял в телохранители. Оказалось, что про меня уже многие знали, верили, что приношу удачу. А кому не нужна удача? Всем! Вот Нурулло и взял меня вместо талисмана…

— А как же караван?

— Тот командир в священный месяц рамазан приказал дервиша прогнать. Тот за подаянием к нам пришел. По мусульманским обычаям нищего паломника отвергать — грех. А уж в такой праздник и вовсе. Поэтому все посчитали, что его Аллах покарал за гордыню.

— Руслан говорил, что ты мусульманство принял…

— Принял, — спокойно произнес Николай, — и по этому поводу не мучился. Видишь ли, командир, я — атеист. Был комсомольцем, в Бога не верил. Да и сейчас не верю. Потому то, что люди творят друг с другом с молитвой на устах, не может быть угодно Богу. Всемилостивому и милосердному, как говорится в мусульманской молитве. Значит, его нет. А отказываться от одного или принимать другое, если не веришь ни в Христа, ни в Магомеда — легко. Я вот, например, верил, что человек — это звучит гордо. И защищал это. Хотя видишь, куда меня это завело…

— И сейчас веришь?

— Верю. Иначе бы давно бы с жизнью счеты свел. Не хочу сдаваться.

— Эх ты, голова садовая, — улыбнулся Саранцев, пряча пистолет в кобуру, — Сам себе противоречишь. Говоришь, что Бог тебя на минном поле спас, а сам в него не веришь. Бог всегда помогает тем, кто борется. Вот и тебе помог… Как на тебя Руслан-то вышел?

— Извините, товарищ старший лейтенант, — ответил проводник, — На эту тему я разговаривать не имею право.

— Так тебя же все равно военная контрразведка допрашивать будет! Ты что мне, офицеру погранвойск не веришь?