Страница 10 из 33
Мальчишка сидел ровно, и его голова в туго натянутой до горла вязаной шапочке была неподвижна. Юра знал, насколько прилично Конни понимает по-русски, слово "включать" он наверняка знает... Да и без слов понять нетрудно: молния на джинсах Конни была расстегнута, оттуда тянулся оторванный от утюга, валявшегося тут же, посреди комнаты, провод. Вилку дебил в панаме держал в руке, шнур телевизора он уже вытащил из розетки. Юра представил, как глаза мальчика глядят в душную тьму под шапкой.
- Wie geht's dir, Ko
- Es geht, aber zu hei. - Голос мальчишки из-под шапки был еле слышен. - Und wie ist meine Mutter?
- Alles ist in Ordnung, - сказал Юра. - Ko
Дебил шевельнулся. Юра отнял ствол револьвера от почти продавленного виска и перевел на дебила:
- Ну, все! Отпусти его на счет "три"...
- Стреляй, - еще равнодушнее, чем раньше, сказал дебил. - Не промахнись только... А с пацаном не разговаривай, ему хуже будет...
Тот, за которым Юра стоял, резко дернулся, решив, что самое время, но Юра напряг левую руку, которой он старым милицейским способом сжимал сквозь плащ и штаны мошонку, малый взвыл, ствол вернулся к его виску. Стрелять в дебила было нельзя: он сидел на корточках за креслом Конни, выглядывала только голова в дурацкой шляпе, которую он мог мгновенно спрятать за мальчишку.
- Ладно, - сказал выродок, - остобубнел ты мне, Юрик. Пора пацана закону Ома учить...
Рука его потянулась к розетке.
Глухо стукнул упавший на ковер револьвер. В ту же секунду малый, почувствовав, что и левая рука Юры разжалась, со стоном согнулся, подхватил оружие, выпрямился и что было сил ткнул стволом Юру точно в печень.
- Делай, - Юра говорил неразборчиво, густая слюна капала изо рта в приступе горькой тошноты, - делай, падла, что хочешь, пацана с жинкой отпусти...
Дебил уже встал, в руке его был разовый шприц в пластиковой запайке.
Юра лег на пол. Он старался не закрыть глаза, закрывавшиеся непреодолимо, укол подействовал почти мгновенно. Он лежал на животе и, мучительно напрягаясь, чтобы не ткнуться носом в блекло-зеленый ворс ковра, смотрел, как сначала выносят Конни, заснувшего сразу, а потом Ютту, у которой обморок, перейдя в сон после укола, вдруг обернулся какими-то странными судорожными движениями - когда ее сгибали и втискивали в длинный складной кофр-шкаф, в котором до этого унесли в машину Конни, вещи, оставшиеся в кофре с прошлого отпуска, вывалив грудой в прихожей, - рука Ютты вдруг судорожно сжалась, и дебил едва выпростал из ее пальцев обшлаг плаща. "Осторожно, - сказал ему второй, - повредим эту сучку немецкую, жидяра полоумный вовсе озвереет, на пулю начнет нарываться. Осторожнее... Надо же, сколько немцы ихней нации в печках пожгли, а он за эту старую манду и поганца ее чуть сам не подставился и нас мог замочить! До чего ж они себе на уме - ужас... Давай бери аккуратно, да не пыхти: соседи не поймут, чего такой чемодан тяжелый".
Они вышли, задевая плечами дверные косяки, и Юра наконец опустил голову в зеленоватый ворс. Собственно, это уже был не ворс, а жирная ледяная вода, но вода почему-то пахла не соляркой, как обычно в порту, а едва ощутимо пылью, безумно хотелось и даже необходимо было поспать, потому что иначе не доплывешь, а первый помощник уже поднимает по тревоге и вооружает вахту. Поэтому надо было быстро, быстро заснуть, вдыхая запах пыли, - хрен с ней, с пылью!
Лондон. Апрель
Они лежали на полу, он уложил их по всей науке, лицами вниз, руки в наручниках за спину. Джентльмен в сером глухо стонал, потом попросил - почти неслышно, лицом в пол: "Переверни... наручники сними и переверни, слышишь? Ты мне, сука, позвоночник сломал, гестапо... Переверни, не денусь никуда..."
- Не сломал пока, а помял только. - Он шагнул к серому, наклонился не низко, чтобы контролировать все помещение. - Но сломаю обязательно, понял? Через десять минут Галя должна быть здесь, иначе...
Он носком ботинка поддел сцепленные наручниками руки, чуть дернул вверх, выгибая лежащего в йоговскую позу змеи, тот взвыл, зашипел, забулькал, затих - и сунулся снова лицом в пол, когда носок ботинка выскользнул из-под скованных кистей. Минуты три лежал без сознания, потом прошептал едва слышно: "Мудила... Мудила ты, капитан... От меня не зависит... Они твою бабу сюда не приведут, они тебя к ней присоединить должны, понял? А что ты меня убьешь, им насрать... Давай, калечь дальше, палач..."
Уже два часа прошло, подумал он, после того как я заставил эту падлу позвонить в посольство - и никакого толку. Похоже, им действительно плевать на исполнителей захвата, Галю не отдадут, хоть я их пополам перерву.
- Ладно, едем... - Рывком за шиворот он поднял на ноги сначала одного гэбэшника, потом второго. - Давайте в машину, быстро!
Такси стояло здесь же - да, работали эти ребята грамотно, использовать в оперативных целях старый лондонский кеб с фальшивым номером было самым разумным, этот черный старомодный ящик никто не запомнит в городе, где он обязательная часть пейзажа. Гэбэшники неловко пролезли в широкий проем двери, плюхнулись на сиденье.
- А ну, на откидные! - Тычками он помог им пересесть на откидные сиденья, спиной к движению, так спокойнее. - А ты здесь полежи. - Он покосился на серого, который стонал все громче. - Галю получу - тут же отдам товарищам ключи от тебя... Пока отдыхай.
Он распахнул ворота мебельного склада. Уже совсем стемнело, St. Pancras сиял сквозь стекла негасимыми вокзальными огнями, справа, черная на черном, едва заметно, но тяжко прорисовывалась на фоне неба гигантская скала старого дворца. Он сел за руль, вывел машину в узкий проезд между вокзалом и путепроводом, вылез, запер ворота, сунул ключ в карман и через минуту влился в череду такси, отъезжающих от боковой стоянки у вокзала. Сзади, за сеткой и стеклом, кряхтели гэбэшники. Ему хотелось думать, что это именно Комитет, а не ГРУ. "Аквариума" он боялся помимо сознания, если бы поверил, что ребята с Хорошевки, наверное, сдался бы сразу. Слишком хорошо помнил кадры: связанный живой Пеньковский, въезжающий в топку подвальной котельной, старательно сделанный крупный план лица - учебный фильм, воспитание высоких морально-политических качеств советского военного разведчика...
- Мой кеб на углу, - сказал он в трубку, прижал ее плечом и плотней прикрыл дверь старомодной телефонной будки. - Ваши гаврики в нем. Жду пять минут, потом сдаю их местным ребятам. И очередную сотню своих готовьте на выдворение... Пусть ребята уже багаж пакуют, в будущей невыездной жизни пригодится. Ясно? Значит, через пять минут моя жена должна сесть в мою машину - иначе уже сейчас пишите ноту про недружественный акт...
Галя сидела молча, она пристроилась на откидном, и он чувствовал, что смотрит ему в затылок, не отрываясь. Когда на углу напротив посольства она села в машину, бережно поддерживаемая под локоток лбом из службы безопасности, он даже в зеркальце увидел, что руки ее дрожат, подергивается и голова - вернулся тик, приобретенный лет пятнадцать назад, когда ее вместе с другими отказниками, засевшими в "калининской приемной", погрузили в ментовский автобус, вывезли километров за пятьдесят от Москвы и выкинули - ночью, на пустой дороге, в двадцатиградусный мороз. Декабрьский, с ветром...
Сейчас она сидела молча, смотрела в его затылок, и дрожащие руки чуть слышно скребли, царапали, дергали сетку, отделяющую водителя от салона.
Только когда через яркие, но уже пустые переулки вырвались в Chelsey, переехали мост и ровно, почти не тормозя у светофоров, поехали к Vauxhall, она заговорила, и Володя почувствовал, как тяжело, с усилием разжимаются ее губы - он уже знал такое ее состояние, когда она впадает в оцепенение, и чем дольше в нем находится, тем тяжелее ей заговорить.
- Опять, - сказала она, и голос сорвался в высокий, болезненнодетский. - Опять ты меня вытаскиваешь, опять я гиря на тебе... Им бы не зацепить тебя ничем, если бы не я... Сколько же ты будешь возиться со старой, измочаленной бабой...