Страница 6 из 57
«Он почти на границе добра и зла. Борясь за добро, он часто бывает яростен; иногда он бесцельно жесток. Он карает, убивает, сечет розгами, уносит смерчем, ударяет молнией. Это гневный бог и святой сатана. Его больше боятся и чтут, чем любят», — так описывает функционал Грозного ангела известная исследовательница средневековой ментальности Ольга Добиаш-Рождественская. Трудно не узнать в этом образе характерные черты самого Иоанна.
«Святой Ангел Христов, грозный воевода, помилуй меня, раба своего.», — обращается царь к тому, чьим орудием себя ощущал. И продолжает: «Великий, мудрый хитрец, никто не постигнет твоей хитрости, чтобы скрыться от твоей нещадности». Он и сам хотел быть таким — непостижимым как в гневе, так и в милости. Современники поражались тому, что казнь могла быть прервана и осужденные, уже готовые лечь на плаху вслед за товарищами, отпускались на волю.
Русь и в самом деле, не сумела постичь своего самого первого царя, Человека Судьбы для всей ее дальнейшей истории.
Бойня, учиненная во время похода на Новгород (все население поголовно было заподозрено в измене), убийство митрополита Филиппа Колычева (он рискнул обличать самодержца в стилистике Сильвестра, но время было другим, и другим был Иван — резидент Грозного Ангела) в глазах современников — больше чем преступления — это поругание Правды. Какая там Святая Русь, когда опричники младенцев в Волхове топят?
«Ангельский» террор — дело ангелов, а не людей. Но был ли сам Иван на высоте того духовного подвига, за который взялся? Незачем ссылаться на свидетельства отнюдь небеспристрастных современников. Достаточно того, что последние 10 лет жизни царь вообще был отлучен от причастия, за свои женитьбы многократные, Церковью не благословленные.
Грозный принял на себя бремя Ангела, и душа его надломилась от груза для человека непосильного. Надломилась и вера народа в праведность власти Царя Православного.
И народ ударился в бега. Путешественники, описывающие Россию конца XVI века, рисуют страшные картины запустения. Флетчер между Вологдой и Ярославлем на протяжении 180 верст насчитал до 50 деревень, в которых не было ни одного жителя. Жители ушли в казаки, ушли искать Правду. Они вернутся после смерти Грозного. Вернутся и нанесут Империи ответный удар, начав новый раунд гражданской войны.
Сын за отца
Крайне характерно, что самый выдающийся памятник эпохи Иоанна Васильевича — Покровский собор, возведенный в честь взятия Казани, народ прозвал храмом Василия Блаженного. Прозвал в честь юродивого, носителя Правды опальных нестяжателей, защитников Святой Руси.
Возвышать свой голос, обличая царя, можно было только приняв на себя подвиг юродства. Так старец Никола во Пскове, где ожидался такой же погром, как и в Новгороде, предложил царю откушать сырого мяса. «Я христианин и в пост мясного не ем», — сказал Грозный. «Ты пьешь кровь человеческую», — ответил святой. И тем самым, остановил уже занесенный карающий меч. Царь отменил «зачистку».
Но тем, кто пытался аргументировать свою позицию, а не прибегал к практике прямого травматического воздействия на психику царя, приходилось несладко.
Один из вождей нестяжателей, игумен Троице-Сергиевского монастыря Арсений скрылся от преследований в Литву. Его духовным сыном стал Андрей Курбский. Там на древней западно-русской земле стал формироваться очаг оппозиции.
Оттуда же из Литвы двинулся в свой победоносный поход Лжедмитрий I, реализуя, между прочим, давний план все того же мятежного князя-правдоискателя. Если свой орден учредил царь Иван, то почему нечто подобное не могли создать Курбский и прочие его оппоненты, осевшие в Литве?
В целом совсем не бездарный царь Борис Годунов был обречен. Неведомый претендент на престол был силен, по выражению Пушкина «мнением народным». Годунов никак не совпадал со «святорусскими» представлениями о монархе. Темная угличская история лежала на его царских бармах несмываемым пятном.
В отличие от прочих, последовавших за ним самозванцев Лжедмитрия I никак нельзя считать банальным проходимцем и авантюристом. Согласно свидетельствам современников, этот загадочный персонаж и в самом деле был убежден в том, что является сыном Грозного. Даже на пороге смерти он не отрекся от того, во что безусловно верил.
А и в самом деле, не был ли он настоящим наследником? Странно, что этот вопрос по сей день не рискуют задать? Ясно, что историки романовского периода не могли себе такой крамолы позволить. Советским это ни к чему было. Но не ставится под сомнение его «ложность» и сейчас. А, между тем, оснований для этого достаточно.
Судите сами. Обстоятельства «убийства» царевича Дмитрия более чем загадочны. Картина описывается так. 15 мая 1591 года у палат, где проживали в почетной ссылке Мария Нагая (последняя жена Грозного), ее сын и некоторые их родственники раздается крик и плач.
Заслышав его, сбегаются жители Углича. И обнаруживают экс-царицу рыдающей над телом ребенка, у которого перерезано горло. Появляются агенты Годунова Битяговский и Качалов, официально надзиравшие за царицей. И она тут же указывает на них как на убийц Дмитрия.
Естественно толпа их немедленно разорвала. За ними пришла очередь Волохова — сына царевичевой мамки, который, якобы и был непосредственным исполнителем. После чего в городе начинаются массовые беспорядки. Странное для убийц поведение — дожидаться пока над ними учинят суд Линча. Вместо того, чтобы скрыться подобру- поздорову с места преступления.
Да, и неужели находясь постоянно в непосредственном контакте с царевичем, нельзя было измыслить иной — не столь вопиюще-откровенный способ ликвидации?
Только через пару дней из Москвы прибывает «следственная бригада» во главе с Василием Шуйским. Князь — член враждебной Годунову боярской партии. И, тем не менее, он вскоре заявляет, что Дмитрий, да, мертв, но зарезался он сам, в результате неосторожного обращения с колюще-режущими предметами.
Мать Дмитрия постригают в монахини, родню ее отправляют в ссылку. Над жителями Углича учиняют расправу.
И вот, когда, через годы, власть берет человек, именующий себя Дмитрием, тот же Шуйский заявляет, что, на самом деле, убит был не он, а некий другой ребенок, царевич же спасся. Мать тоже опознает «Лжедмитрия».
Заметим, что в версии «выживания» нет ничего неправдоподобного. О том, что над сыном Грозного нависает угроза Нагим, конечно, было прекрасно известно. Ведь даже англичанин Флетчер, опубликовавший на родине свои записки о Московии писал об этом. Писал до того, как убийство произошло.
Нагие в этой ситуации вполне могли сыграть на опережение и инсценировать покушение на царевича. Его самого вывезти в Литву, принеся в жертву, и в самом деле, просто внешне похожего на него ребенка. В подобном сюжете нет ничего неправдоподобного.
В любом случае, человек свергший Годуновых был неслучаен. Складывается ощущение, что его кто-то долго готовил к взятию власти. Он был образован и достаточно сведущ в государственных делах. Думские бояре отмечали его несомненные дарования. А сев на трон, он начал реализовывать программу до странности созвучную с требованиями Курбского и его сторонников.
Есть мнение, что «воспитателями» его были иезуиты. Однако, воцарившись, он вовсе не проявил готовности включить Россию в папскую орбиту. Хотя «римский» след в этой темной истории тоже явно присутствовал, но судя по источникам, представители курии и в целом латинства, все же, имели дело с уже законченным «продуктом». Они пытались его приватизировать. Однако не они его «произвели».
Обратим внимание, что Лжедмитрий (будем называть этого неизвестного закрепившимся за ним именем), впервые проявляется в качестве «царевича» в замке Вишневецких. Но один из виднейших представителей этого рода был, между прочим, связан с Избранной Радой царя Ивана.
Князь Дмитрий Вишневецкий, которого считают основателем Запорожской Сечи (по крайней мере, именно он построил в 1552 году на острове Хортице замок), в 1558 году перешёл на службу к царю Ивану и был пожалован землями в окрестностях Москвы.