Страница 61 из 140
— Я знаю, он это сказал!
— А раз сказал он…
Эгон подался всем корпусом к Руппу и в волнении проговорил:
— Много лет назад я слышал его голос по радио в автомобиле Франца… Я мог бы и сейчас слово в слово повторить его речь…
— Я вижу, вам она хорошо запомнилась.
— Разве можно забыть этот голос! Эти слова! — Глаза Эгона загорелись новою надеждой. Он остановился над кроваткой и долго, задумавшись, смотрел на разметавшуюся во сне девочку.
— Я совсем забыла тебе передать, — сказала Эльза: — заходил Эрнст.
— Эрнст? — Брови Эгона недовольно сошлись. — Что ему тут нужно?
— Твои родители приглашают Лили на денёк погостить. Эрнст завтра заедет за ней.
— Завтра я занят.
— Так я поеду с Лили.
— Одна, в ту зону!
7
Старый Шверер напрасно старался скрыть от жены владевшее им с утра беспокойство. Он непривычно суетился, то и дело высовывался из кабинета, чтобы посмотреть на единственные оставшиеся в доме часы, и потом, поймав себя на этом нетерпении, с ожесточением захлопывал дверь.
Наконец над входной дверью настойчиво задребезжал звонок.
Перед отворившею дверь Анни стоял плотный человек среднего роста, в наглухо застёгнутом чёрном пиджаке, из которого торчал стоячий крахмальный воротничок. Прямые широкие поля чёрной шляпы почти касались оправы очков.
Обнажив коротко остриженную голову, вошедший негромко, но настойчиво проговорил:
— Я желал бы видеть господина Шверера. — Заметив готовый сорваться с губ Анни ответ, он предупредил его лёгким движением руки и уверенно произнёс: — Если вы скажете, что пришёл отец Август фон Гаусс, он захочет меня принять.
Прежде чем Анни успела что-либо ответить, за её спиною приотворилась дверь генеральского кабинета и выглянул сам Шверер. Он пристально и с очевидным удивлением смотрел на Августа.
— Вполне понимаю ваше недоумение, — с улыбкою проговорил священник. — С тех пор как мы виделись последний раз, прошло, по крайней мере, десять лет. Вы имели право забыть меня.
— Вы… так изменились, — проговорил Шверер, продолжая в нерешительности стоять в дверях, но Август без приглашения направился в кабинет. Швереру поневоле пришлось посторониться, и, последовав за гостем, он сердито прихлопнул створку двери.
Торопливо, мелкими шажками Шверер обошёл стол, но не опустился в кресло.
— Вы перестанете удивляться моему визиту, — сказал священник, — когда узнаете, что я прибыл как посланец доброй воли от его святейшества папы! Немцы достаточно хорошо знали святого отца, когда он был ещё кардиналом Пачелли. И он тоже достаточно хорошо знал многих немцев…
Шверер потёр лоб и нерешительно проговорил:
— Да, да, кардинал Пачелли.
— Я знаю, экселенц, вы никогда не были склонны интересоваться делами церкви. Это грех многих наших военных. Грех и большая ошибка. Политическая и, я бы позволил себе сказать, экселенц, тактическая ошибка! Именно так: тактическая, — внушительно повторил патер Август. — Думаю, что у моего старшего брата есть теперь достаточно времени для размышления над ошибками, приведшими его в плен к русским, где ему не осталось ничего иного, как заниматься историей живописи…
— Французской! — презрительно фыркнул генерал.
— Полагаю, что вы, как всякий цивилизованный человек, хорошо знаете заслуги его святейшества перед национал-социализмом и перед современной Германией вообще. Ещё большие услуги святая церковь рассчитывает оказать ей в будущем.
Генерал нетерпеливо перебил:
— И всё-таки я не понимаю: почему вы здесь, у меня?
Отец Август сделал вид, что не замечает его раздражения. Все тем же ровным, спокойно-настойчивым голосом он проговорил:
— Самое могущественное государство вселенной — святая католическая церковь — протягивает руку всякому, кто готов сотрудничать с нею на любом поприще. — Он сделал паузу и повторил: — На любом, экселенц: духовном, политическом, экономическом и военном. Рим поддержит всякого, кто стремится к уничтожению коммунизма. Назовите мне иную, более универсальную и гибкую машину, способную объединить самые разнородные, подчас даже противоречивые силы и элементы, чем наша церковь!
— Не преувеличиваете ли вы?
— Преувеличиваю? — отец Август соболезнующе покачал головой, как если бы ему было жаль этого, так мало знающего старикашку. — Покажите мне другую державу, подданные которой были бы равноправными гражданами всех государств мира! Святейший отец, наш папа, может отдать любой приказ любому из трехсот восьмидесяти миллионов своих подданных, не считаясь ни с их положением, ни с их национальностью! Католицизм стирает границы — он не признает национальностей, он космополитичен…
— Я помню, то же самое говорили мне о коммунизме, — пробормотал Шверер.
— Увы, это было нашей ошибкой. На деле коммунисты всегда настойчиво боролись только с узким национализмом. Это-то мы опрометчиво и принимали за космополитизм.
— Я не очень разбираюсь в этом, — заметил генерал.
— А вам очень важно понять, что, будучи врагами космополитизма, за который борется святая католическая церковь, коммунисты отстаивают право человека на его национальность, на его любовь к его земному отечеству. Эта точка зрения антагонистична нашей. Мы утверждаем, что истинное отечество, единое для всех людей, не здесь, на этой грешной земле, а там… — отец Август возвёл глаза к потолку и даже воздел руки.
Шверер раздражённо повёл плечами.
— Космополитизм, интернационализм! Мне нет до всего этого никакого дела.
— Неправда! Вы не имеете права повторять ошибки прошлого. В своих планах вы должны рассчитывать на католицизм.
Шверер в полном изумлении уставился на собеседника.
— Да, да, именно так! Католик, не признающий себя ни поляком, ни чехом, ни итальянцем, ни французом, а только подданным святого престола, только покорным рабом святейшего отца римской церкви, — вот на кого вы должны делать ставку не меньшую, чем на своих солдат…
— Однако чему я всё-таки обязан вашим визитом? — спросил его Шверер.
— Поймите же, — проговорил Август, — престол святого Петра — вот центр, к которому вскоре протянутся все руки, желающие поднять меч на большевистскую Россию. В Рим придут все, кто захочет принять участие в крестовом походе против большевизма.