Страница 49 из 136
Мадрид держался. В сердцах его защитников горел огонь борьбы. Диегес, Асканьо и другие коммунисты были душою обороны. Пятая колонна была частью уничтожена, частью попряталась. Нужно было захватить министерство финансов. В его прочных каменных подвалах скрывался со своим штабом предатель Касадо. И тут в игру была брошена ещё одна карта врагов республики — генерал Миаха. Это был человек, сумевший втереться в доверие масс.
Появление Миаха в Мадриде в эти критические минуты было встречено с радостью. Ни у кого не шевельнулось подозрение, что этот двоедушный старый кадровик появился тут вовсе не для того, чтобы спасти республику, и не для того, чтобы умереть вместе с её защитниками. Никто не знал, что генерал Миаха продался врагам республики. Если Касадо был картой английских шулеров, то Миаха оказался старой, потрёпанной картой французов. Он появился в Мадриде для того, чтобы расколоть единство его защитников, чтобы взорвать фронт, уже готовый сомкнуться над головой предателя Касадо.
Это был последний удар в спину республики.
4-й корпус анархистов Киприано Мера, подтянутый касадистами с фронта, начал наступление на Мадрид — последнюю цитадель Испанской республики…
Из-под сводов метро они вышли так, как если бы его тоннель всегда кончался тут широким выходом на поверхность. Тоннель глядел на свет черным зевом, над которым паутиной свисала арматура бетонного перекрытия и оборванные концы кабелей. Эти кабели торчали во все стороны, как перебитые жилы и нервы изуродованного города.
Выбраться из котлована, в котором они очутились, не стоило большого труда: на вздыбленных взрывом рельсах подземки, как на мосту, лежала целая секция квартирной перегородки. На ней ещё уцелели обои и обрывок того, что недавно было ковром.
То прижимаясь к стенам полуразрушенных домов, то совершая короткие перебежки и снова застывая при звуке приближающегося снаряда, все трое пробирались по загромождённым развалинами закоулками Пуэнте Ваекас. Нед Грили и Гемфри Нокс были в штатском. Но ни покроя их костюмов, ни цвета уже нельзя было различить под густым слоем известковой пыли и копоти. Луис Санчес был одет в «моно» — серый комбинезон бойца республиканской армии. Он не выпускал из рук карабина. На поясе у Санчеса виднелась затёртая кобура пистолета и гранаты. Он двигался уверенней остальных. Он знал в этом рабочем предместье каждый камень, хотя снаряды превратили переулки в каменный хаос. Здесь Санчес родился, здесь рос, сюда возвращался каждую ночь из депо, когда был ещё машинистом, а не бойцом республики.
Сквозь широкие проломы было видно всё, что творилось внутри домов. Достаточно было Санчесу увидеть вон ту похожую на старую телегу кровать тётки Асенсии, чтобы безошибочно повернуть здесь налево. За углом Санчес непременно увидит сейчас слесарню старого Витторино с его гордостью — поворотными тисками. Вот, так и есть! Верстак, правда, исчез, наверно употребили на топку, но тиски валяются. Теперь остаётся несколько шагов до следующего поворота, а там второй вход налево — подвал отца, если… если только от него ещё что-нибудь осталось…
Санчес остановился, чтобы подождать спутников. Англичане отстали. Нед заметно прихрамывал. Правда, он мужественно скрывал боль в ушибленной ноге, но все же поспеть за другими не мог. Иногда Нокс протягивал ему руку, но тут же отводил её под укоризненным взглядом лётчика.
Санчес стоял, прижавшись спиною к остаткам каменной стены, и пытался по каким-нибудь побочным признакам определить, что ждёт его за поворотом. Он попробовал было крикнуть, но понял, что не в силах перекричать шум борющегося города. Стук то и дело падавших камней, шорох оползающих стен, похожий на шум, издаваемый прибрежной галькой, когда с неё сбегает вал прибоя, удары осколков по ставням лавок и разрывы, разрывы, разрывы…
Нед подошёл и прислонился к стене рядом с Санчесом. Нокс достал пачку сигарет.
Курили медленно, чтобы дать передышку Неду.
Нокс спросил Санчеса:
— А ты уверен, что генерал там?
Санчес молча пожал плечами: откуда он мог знать? Он был тут в последний раз две недели назад. Тогда и переулок был ещё переулком. И дома в нём были похожи на дома. Отвечая больше своим собственным мыслям, чем Ноксу, он ещё раз повёл плечами.
— Иначе зачем мы здесь? — сказал Нокс. — Не каждый день удаётся теперь получить автомобиль.
Нед усмехнулся:
— Если бы они знали, кого мы собираемся на нём вывезти!
Санчес не понимал того, что они говорили.
— Пойдём?
И хотя с акцентом, от которого не может отделаться ни один англичанин ни в одном языке, но довольно чисто Нед ответил по-испански:
— Пойдём.
Санчес скинул карабин с ремня и побежал вдоль стены. Через несколько мгновений его серый «моно» слился с облаком пыли, поднятой упавшей трубой. Было только видно, что Санчес завернул за ближайший угол. Нед, прихрамывая, побежал следом. За ним не спеша, широкими шагами двинулся Нокс…
Мануэль скорее умер бы, чем решился нарушить приказ своего духовника и войти в подвал, где тот беседовал с раненым. Старик сидел на каменных ступенях, подперев голову кулаками, и смотрел на проходивших мимо подвала людей. Это были последние жители Пуэнте Ваекас. Они покидали своё предместье. Когда придёт Франко, за ними начнётся охота. Им уже обещали: это будет такая охота, какой они не видывали со времён Торквемады.
Люди шли, нагруженные тем, что могли взять с собою. Старики и мальчики несли узлы, завязанные в пёстрые платки. Руки женщин были заняты грудными детьми. Иногда грудных несли девочки, а матери, тяжело волоча ноги, тащили больных.
У испанцев, покидавших свои дома, не было детских колясочек, в которых через год миллионы французов повезут свои чемоданы из Парижа. Обитатели Пуэнте Ваекас были слишком бедны для такой роскоши. В лучшие времена, когда им случалось переезжать из одного подвала в другой, они занимали у знакомого землекопа тачку. В ней умещался их скарб. Но теперь у них не было даже тачек. Да и кто повёз бы эти тяжёлые тачки? Ведь все мужчины на фронте!
Старый Мануэль сидел на пороге своего подвала, уронив голову на колени, и следил за вереницей ног в деревянных башмаках или вовсе без башмаков, ступавших по острым обломкам того, что ещё вчера было их жилищем. Морщины старика делались все глубже. Глаза его, устремлённые на беглецов, становились все мутней и мутней. Он сидел неподвижно. И можно было подумать, что он уже умер от горя. Лишь иногда он отрицательно покачивал головой в ответ на крики женщин, звавших его с собой.