Страница 1 из 14
Захар Прилепин
«Лимонка» в тюрьму
Дмитрий Бахур
Бутырка
Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего зело истребны люди твёрдые, добрые и весёлые.
Всё начинается с КПЗ. Хотя нет. Всё начинается ещё в обезьяннике. Голова трещит, всё тело ломит – последствия задержания. Какие-то пьяные девки, бомжи, набыченный гопник вязко перемещаются, разговаривают. Тошнит, мозги отказываются работать, воспринимать действительность. Наблюдаешь, как менты за стеклом курят твои сигареты. Ненавидишь. Раз в обезьяннике, а не в камере, значит, всё ещё не так плохо, скоро отпустят. Последняя надежда.
Задержали какую-то банду. Раскидали по камерам. На всех не хватило. Один попал в обезьянник. Высокий, в стильном чёрном пальто, чёрной шляпе а-ля ковбой, казаках. Пронес с собой сигареты. Закурили.
– Опять весна – опять грачи, опять тюрьма – опять дрочи, – продекламировал он с грустным задором.
Поусмехались…
КПЗ. На нарах вырезана шахматная доска. Надо полагать – дело рук суточников. Шесть голых деревянных нар. Нас двое. Стены одеты в цементную шубу. Решка высоко под потолком. Заделана оргстеклом. Не сквозит. Но и дороги не сделаешь. Неизвестно, что важнее? Второе…
Сигареты есть, нет огня. Просишь прикурить у коридорного. Тому лень подходить, и спичек он не даёт: «Распорядок таков!» – и закрывает кормушку. Цвет и запах тюремных стен, свет тусклой вечной лампочки сквозь дерьмо мух и грохот железа. Вот таким создали мир тюремные боги. Хотя это не мир, а чистилище перед раем. Бутыркой. Но пока всё ещё КПЗ. ИВС – как его сейчас называют. Хорошо, что дали возможность забрать свою куртку. Есть на что прилечь и чем укрыться. Даже сотрясённые мозги, в которых медленно проворачивается мысль, отказываются признавать образовавшуюся пустотность. Выброшенный из объятий клокочущего мегаполиса, бьёшься, как рыба на асфальте. Отключили кислород. Где все звуки, запахи, краски?! Где?!!
Лязг ключей в двери. Грохот железа. Начальник ИВС и молодая прокурор по надзору. «Жалобы есть?» По их понятиям, жалоб нет. Дверь закрыли. Куришь. Время от времени приезжает баланда. Снова лязг ключей. Радуешься. Не кормёжке. Нет. Просто даже эти звуки и эти лица взбадривают. Понимаешь, что время не встало. Жизнь где-то течёт. Дальняк и умывальник в конце коридора. Умываешься, тянешь время, начинаешь ценить маленькие радости. На последнем допросе следователь сказал, что будет подписка о невыезде. Ещё одна, последняя, надежда.
Лязг ключей. «С вещами на выход». Автозак – и вперёд. В распростёртые объятия рая. Дубовые врата Бутырки.
Стоим с подельником у разных косяков одного и того же дверного проёма. «Уважаемые москвичи и гости столицы, Бутырский замок приветствует вас!» – улыбнулись, перемигнулись: «Ну что ж, бывает и так».
«Фамилия. Имя. Отчество. Статья. Дата, место рождения. Место жительства (прописка!). Паспортные данные». (Паспортные данные помню наизусть. Разбуди хоть ночью, хоть вусмерть пьяным, как от зубов отскочит.) Бутырка прям как Нью-Йорк, начинается с карантина. Таможню прошёл, и покатилось: врачи, дактилоскопия, врачи – раздвинь ягодицы, закатай плоть; шрамы, татуировки, трусы, носки, куртки, носовые платки. Снова по сборкам и пеналам.
Перед кабинетом врача:
– Вещи оставить в коридоре!
– Какого?!
– Я тебе поспрашиваю, – и заталкивают в кабинет.
Мусора остались в коридоре. Пытаешься выйти обратно. Держат двери. Плюёшь в сердцах: «Конвоиры – крысы!» Одна палка колбасы, кусок сыра, пачка чая, три пачки сигарет с фильтром – как корова языком. А глаза у них такие честные-честные. В пенал максимум помещаются двое. Нас было трое. Хотели запихнуть четвёртого. Передумали. На флюорографию и на СПИД нас не повели. Забыли. На дактилоскопию и фотоальбом гостей Бутырки попали только потому, что припёрло поссать и стали ломиться в двери. (Ночь близится к утру. Коридорные устали гонять целую хату-сборку на время. Утомились и пошли бухать.)
Утро. Загрохотали повозки баландёров. Ключи не подходят к кормушке. Баланда проехала дальше. Объехали всех. Возвращаются, по дороге нашлись ключи. Кормушка узкая, миска широкая. Ложек нет. А пустая сечка так благоухает… Пришлось отказаться, взяли только хлеб. Точим… Пересменка прошла. Шум раскрывающихся камер. Все на коридор. Последний бутырский призыв повели распределять по хатам. Подельник стоит на один пролёт выше. Кивнули друг другу. В следующий раз увидимся через месяц на ознакомке.
Новый мир, новая жизнь. Мир Бутырки. Хата 96. «Привет, мужики!» Нас, вновь прибывших, человек 10. Полхаты на прогулке, поэтому переполненность бросается в глаза не сразу. В дальнейшем ситуация будет напоминать метро в час пик: на одного выбывшего – 5–10 прибывших. Матрасов, подушек, белья, посуды – нет. «И не будет», – как скажет потом на обходе начальник. Призывов в Бутырку всё больше, а мест столько же. Надо ждать этапа. А нового ничего нет. Всё уже украдено до нас. И не нами. Единственное, что есть в Бутырке, кроме зэков, – вода. Свой источник. Вкусная. С бельём и посудой помог общак. Зэки – не чиновники, знают, что людям нужно.
Спать. Лёг спать впервые за три дня. Проспал обед и ужин. Спим в две смены. На 37 коек – 70 человек. Сплю ночью. Меньше людей и суеты. Еду мне берут, а на прогулку встаю сам. Прогулку пропустить нельзя. Можно не ходить, но как же без глоточка неба?
На прогулку ходит человек 20–25. И это хорошо. На дворике посвободней. Прогулочный дворик – та же камера, только вместо потолка – решка. И сверху прогуливаются конвоиры с собаками. Среди них иногда попадаются женщины. Далеко не красавицы, но, когда целыми днями видишь вокруг себя только 70 мужских рыл, получается, что они просто Синди Кроуфорд. Прогулка – это физкультура, разговоры, сигареты. 40 минут радости в день. Досуг подследственного не слишком разнообразен: телевизор, кроссворды, нарды, карты, книги, прогулка, встречи с адвокатом.
Открываются тормоза. «На выход!» Пришёл адвокат. Ведут по коридору. Красивая, добрая женщина. Умный адвокат. Татьяна. «Как я несказанно рад вас видеть!» Поговорить о деле, а больше о пустяках. Передать приветы друзьям. Посмотреть в нормальное окно, хотя бы на внутренний двор тюрьмы. Газеты и обязательная плитка шоколада. (Татьяна, как были тяжелы для меня Ваши слёзы в день, когда суд перенесли на месяц. Я чувствовал себя виновным в них, потому что ничего не мог сделать, чтобы их не было. А государственная машина – бездушна. Татьяна, как я Вам благодарен, с Вами в мой новый мир врывалась жизнь. Вы были посланцем из другой Вселенной.)
Адвокаты приносили нам свежие газеты, и мы ими зачитывались. Мы впитывали новости. Сказать, что газет у нас не было, – значит покривить душой. Официально к нам заходило без счету старых «Аргументов и фактов». Читать там было нечего. Сплошной мусор. Обклеивали ими потолки и стены. Я вообще очень сильно невзлюбил в Бутырке «АиФ» и «МузТВ» – очень много и очень пусто. А пустоты там и так хватало.
Из всей камеры лишь 10–15 человек сидели за реальные дела, а все остальные – так: ст. 222, ст. 228 – для статистики. 90% Бутырки заполнено ментовскими отчётами по борьбе с наркомафией и торговцами оружием. Слишком много пустоты. Были и достойные люди. Василий – 4,5 года по тюрьмам, всё никак не закончится суд. Перевели в Лефортово. Или его друг, Михаил, который получил на зоне высшее образование. Закончил заочно университет по специальности религиоведение. Разговоры с такими людьми придавали проведённому дню наполненность.
Был ещё один 53-летний хулиган, Олег. Пришли с ним к выводу, что хулиганка – статья для ментов: когда хочешь посадить человека, а не можешь – пиши статья 213. Вообще у нас очень репрессивный УК. Признак того, что во власти слишком много пустоты.
Два раза в день были проверки. Окна коридора выходили во внутренний дворик тюрьмы. Рядом с «нашим» окном росло дерево. Мы неотрывно следили за его судьбой. Как набухали почки, как распускались листочки. За окнами начиналась весна…