Страница 14 из 28
Наступившую тишину можно было в прямом смысле назвать мертвой или гробовой. Все встали, словно провожая в последний путь мечту о создании поселения Канфей-Шомрон, распростершего одно крыло над Кфар-Сабой, а другое над Шхемом. Казалось, еще мгновение – и раздастся озвученное срывающимся голосом какой-нибудь из присутствующих женщин: «И-и-и! Земля наша родная! На кого же мы тебя покинем?!.» Но все молчали. Только мой друг Натан Изак отвернулся, и по сжатым кулакам его я понял, что лучше в лицо ему сейчас не смотреть. Сам я понимал, что должен это пережить, но не понимал, как. Когда моего отца опускали в землю, я еще не осознал его смерть. Спустя десять дней на этой самой горе я уверовал в то, что он жив. И вот сейчас по-настоящему настал час прощания.
Почему Бегин фактически отказался от права на земли, политые нашей кровью и подаренные нам Вс-вышним? Очевидно, мало евреям выйти из гетто. Нужно, чтобы гетто вышло из евреев. А пока не вышло, еврей неосознанно вытягивается во фрунт перед господином комендантом. Помните Гжимека? И Бегин, и тем более – те, кто были до и особенно после него, стали срочно искать себе Гжимека. Впоследствии они его нашли.
А тогда мы стояли и без слов молились об одном: «Б-же! Не дай отчаянию одолеть нас! Б-же! Не дай отчаянию одолеть нас!».
– Есть, правда, один вариант, – продолжал Менахем, – но не знаю, приемлем ли он.
Все лица повернулись к нему. Только мой кровный друг Натан, сын Давида Изака, вечного оппонента моего отца, почему-то продолжал стоять спиной, хотя, судя по тому, как напряглась его спина, он тоже внимательнейшим образом слушал.
– На территории, оккупированной или временно контролируемой, оккупационная власть имеет право отобрать у местных жителей кусок бесполезной или даже полезной площади с «территорий» в военных целях... А здесь – в стратегически важной для нашей обороны точке, на горе, откуда просматриваются и простреливаются...
– Ты предлагаешь создать здесь военную базу? – спросил я.
– Не военную базу, – воскликнул он, – а военное поселение! Есть такой термин! Поселение, созданное по стратегическим соображениям. Армия, без сомнения, поможет нам и будет ходатайствовать о...
– Не-е-т! – раздался буквально крик Натана. Он повернулся к нам лицом, перекошенным от боли. – Не-е-ет! Не по стратегическим соображениям! Мы пришли жить сюда не по стратегическим соображениям! Мы пришли сюда жить потому, что мы евреи, потому, что это наша земля!
– Эта земля... – начал я тихо, но так, что Натан почему-то осекся, – эта земля завещана нам отцами... отцом... Отцом… в первую очередь для того, чтобы... чтобы за нами не приходили и чтобы нас не выдавливали. А это и есть самые что ни на есть стратегические соображения.
Большинство присутствующих – и в первую очередь Натан – тысячу раз слышали от меня историю моего отца и поняли, о чем речь.
– А уйти, встав в красивую позу, – продолжал я, – и отдать наши земли на растерзание...
– А так – признать, что это не наши земли! – мой ближайший друг глядел на меня с такой ненавистью, какая явно не подобает религиозному еврею. Впрочем, сам он по сей день утверждает, что никакой ненависти на дух не было, а было лишь возмущение моими словами, которые он тщательно отделял от того, кто их произносил. – Вы забыли слова нашего учителя, рава Авраама Кука: «Страна Израиля неотделима от народа Израиля!». Не будет вам безопасности, если начнете Страной торговать! Б-г не даст вам безопасности!..»
«Интересно, какой из себя этот Натан Изак, – подумал Коби. – Наверно, этакий амбал с громовым голосом. Должно быть, покруче самого Фельдмана будет!»
«Заскрипела дверная ручка. Дверь приоткрылась. В первый момент показалось, что она это сделала сама собой, и только потом все увидели выплывшего из темноты, жмурящегося от света керосиновой лампы моего четырехлетнего Амихая. Он обвел заспанным взором присутствующих и, провозгласив: «Папа!», направился ко мне, поскуливая на ходу, как щеночек, которого выгнали под дождь из теплого дома. Я подхватил его на руки, он тут же свернулся в клубок и через минуту сонно засопел.
Натан с нежностью посмотрел на него, потом с негодованием – на меня. «Какой опасности ты собираешься подвергнуть жизнь этого ангела?!» – говорили его глаза. «А ты?!» – ответил я молча».
Давно уже возле Шхема-Наблуса нет Дубравы Учителя. Давно уже вырублены древние дубы. Единственное, что напоминает о них, – это слово «Балата», что по-арабски значит «дуб». Так называется находящийся здесь лагерь беженцев – скопище бетонных бараков. Да на горе еврейское поселение так и называется – Элон-Море. Дубрава Учителя.
А еще есть заброшенный сад возле Замка Тоукан, турецкой крепости пятнадцатого века, расположенной в Старом городе. Человек, отправивший этой ночью Мазузу Шихаби электронное послание, теперь, наслаждаясь солнечным утром, сидел там с закрытыми глазами под темно-зеленым платаном, усеянном цветами, похожими на розовые свечи. Сейчас, сейчас он в который раз отправится в ставшее привычным, но всегда прекрасное странствие. Наблус вновь станет Шхемом, древним Шхемом, его Шхемом. Живительный ветер воскрешал славные времена. В вышине перешептывались дубы, под которыми некогда пришельцы с берегов далекого Евфрата с восторгом слушали своего вожака – великого странника Аврама. А потом их внуки. И вот уже он, Даббе, среди них. И вот уже нет на нем кожаной куртки и вельветовых брюк, и горло не стянуто воротничком и галстуком. Длиннополый плащ из крашеной козьей шерсти обнимает тело, на ногах – цветные сандалии из кожи молодого бычка, медные браслеты приятно холодят запястья и щиколотки, с левого плеча свисает лисий хвост. Тогда в Шхеме...
«Утро выдалось неожиданно теплое для зимы, – продолжал читать Коби. – Менахем вылез из палатки, почесал заколтуневшую бороду, подумал-подумал, да и снял пиджак. На заключительное заседание БАГАЦа мы ехали впятером. Солнышко раскошелилось, распоясалось, Амихай на руках у провожавшей нас Бины улыбался вовсю, помахивая мне ручкой, настроение было хорошее, и в победе мы почти не сомневались. Иерусалим нас встретил недавно построенными на отвоеванных пустошах желто-бежевыми кварталами, которые мы тоже воспринимали как знак укрепления нашего присутствия на Святой земле. Дома были мощными, словно бастионы, готовые выдержать любой удар.
Но когда мы вошли в зал суда, внутри вдруг что-то тревожно екнуло. Показалось, что украшающий стену здоровенный квадратный стеклянный щит с изображенным на нем семисвечником странным образом мерцает, а два израильских флага по краям длиннющего стола, за которым заседали три судьи, неожиданно затрепетали.
– ...Оглашается решение суда. В связи с тем, что разрешение на создание поселения на земле, принадлежащей господину Хусейну Маджали, выдано Министерством внутренних дел Израиля 7 июля 1977 года, а ходатайство от Министерства обороны подано в правительство лишь 14 января 1978 года, никак нельзя считать, что поселение создано из стратегических соображений, а следовательно, оно не может обладать статусом военного поселения. Поэтому Высший суд справедливости государства Израиль постановляет отменить разрешение Министерства Внутренних Дел от 7 июля 1977 года на создание поселения на земельном участке, принадлежащем Хуссейну Маджали, и обязать лиц, находящихся на его земле, немедленно ее покинуть.
В зале суда начало темнеть. Очень быстро. Через какую-то секунду все исчезло. Наступила глухая ночь. Не было ни судьи, бесстрастно зачитывающего решение, ни бородатых арабов, радостно обнимающих счастливого Маджали, ни печальных лиц моих друзей. Были только мы вдвоем – я и мой отец. Он набил длинную, черную, слегка изогнутую трубку своей любимой «Нахлой», пошарил по карманам и глухо сказал «Дай прикурить!» Я чиркнул зажигалкой. Проклятая «Нахла» никак не хотела разгораться, я все пальцы себе обжег. Отец, так и не раскурив трубку, начал медленно отступать в темноту. Я достал сигарету и закурил сам. И тотчас услышал крик дежурившего в зале полицейского: