Страница 4 из 94
Короче – речь идет не об изгнании высшей мотивации, а об особом ее размещении в реальности. Запрещено сращивать высшую мотивацию со всей сферой реального действия. Я не буду обсуждать реальный смысл фразы «Кесарю – кесарево, а Богу – Божье». Об этом так много и так противоречиво написано. Я только хочу сказать, что Кесарь нынешней ситуации (имманентное) – это «кнут страха» и «пряник комфорта». А Бог нынешней ситуации (трансцендентное) – это даже не «опиум для народа», как говорили в 20-е годы в СССР. Это, прошу прощения, хобби. Иметь хобби не запрещено. Но если это превращено в хобби, то смешно притаскивать свое хобби в профессию. Вам нравится ловить форель. А занимаетесь вы биржевыми операциями. Вы на бирже – что, спиннинг начнете вытаскивать? И акции ловить на блесну? Вас поместят в сумасшедший дом!
Вы, конечно, можете превратить свой «хобби-трансцендентал» в профессию. Это значит стать пастором. Или гуру Нью-Эйдж. Пожалуйста, ваш выбор свободен! Но если вы хотите стать успешным пастором (а неуспешность греховна), то вы должны отнестись к своей трансцендентально обусловленной профессиональной деятельности как к деятельности профессионала, обеспечивающего определенное хобби. То есть как к деятельности, аналогичной деятельности профессионального инструктора по ловле форели. Или профессионального инструктора по альпинизму. И точка.
То же самое – с любой другой, нерелигиозной идеальной мотивацией. Ее надо отделить от сферы реальной деятельности. В 20–30-е годы в СССР предполагалось, что рабочий на любом месте, в рамках любой деятельности строит социализм. И что он особо хорошо работает потому, что строит социализм. Сейчас утверждается, что это была ложь коммунистической пропаганды. А реальный советский рабочий той эпохи не имел трансцендентной (идеальной) трудовой мотивации.
Представьте себе, имел! Подробное знакомство с культурой той эпохи (и особенно с тем, что Бродель назвал «культурой повседневности») доказывает это с абсолютной неопровержимостью. Но нам здесь важна не эта неопровержимость. Ее рассмотрение, опять же, уведет нас далеко от тематического мейнстрима. Нам важно представить наглядно, что такое светская идеальность, нисходящая в обыденность. Что такое светская трансцендентность, переходящая в имманентное.
Нам важно также признать очевидное. А именно, что в современном западном обществе, да и вообще в обществе индивидуализированного капитализма (возможен ли другой капитализм и будет ли он в этом случае капитализмом – отдельный вопрос), такая мотивация (высшая трудовая мотивация то есть) фактически исключена.
А значит, приходится признать, что внесение трансцендентного в имманентное (то есть сращивание высших и низших мотивов) выведено за скобки вышеуказанной капиталистической системы управления социумом.
Современный капитализм этого не предполагает. «Консенсус данности» огня не востребует. Это неоспоримый факт.
Огонь и «консенсус данности»
Между тем в докапиталистическую эпоху трансцендентное присутствовало в имманентном просто в виде религиозного огня. И это очевидно. А в Новое время оно присутствовало в имманентном в виде идеологического огня. Этот огонь известен. Он жарко пылал в эпоху Великой Французской революции. Да и после нее тоже. Когда он начал остывать, именно эту «огненную эстафету» перехватили коммунисты. Не зря большевики грезили «революционным Конвентом». Не зря через слово апеллировали к этой традиции.
Когда огонь большевизма начал сильно пугать – в виде встречного огня (клин клином вышибают) был применен фашизм. Это значило, что капитализму пришлось позвать феодальное себе на помощь. А когда оно начало сжирать позвавшего – оказалось нужным как-то присоседиться к коммунистическому огню. Что такое реальная история Второй мировой войны вне этой трансцендентальной диалектики?
Но после Второй мировой войны началось не разбирательство с желанными и нежеланными типами огня. Началось изгнание огня вообще. Началось (под видом борьбы с тоталитаризмом) поношение всего высшего, героического.
Капитализм поставил перед собой задачу создать «внеогневую» культуру жизни. И он эту задачу решил. Точнее, какое-то время казалось, что он ее действительно решил. В чем и состояла иллюзия так называемого «конца истории»: «Мол, у нас огня нет. Коммунистического огня нет. Вообще огня нет. И ведь живем! Значит, конец истории».
11 сентября 2001 года показали, что другой-то огонь есть. Но тот, кому это показали, не стал тратить силы на поиск своего огня. Вот в чем генезис будущего фиаско. Тот, кому показали огонь, начал, так сказать, «безогневую» борьбу с огнем. Такая борьба обречена на поражение. Но позвать альтернативный огонь капитализм не может. Во-первых, он боится. Во-вторых, у него этого огня нет. Как жить без огня? Ноу-хау капитализма – «безогневая» жизнь в рамках «общества двух машин».
Что значит позвать огонь? Это значит выйти за рамки. Вроде бы нельзя не выйти. Но и выйти нельзя. Точнее, есть очень серьезные основания для того, чтобы не выходить за эти рамки.
Основания таковы.
Уход от «общества двух машин» к «обществу высшего смысла» чреват серьезными издержками в части всего, что касается социальной, политической, культурной стабильности. Опыт СССР показал, сколь велики эти издержки. В какой-то степени, именно ими и задан крах СССР. Поддерживать огонь очень трудно. Делать ставку на «человека огня» очень рискованно. Управлять «огненным обществом» очень сложно и очень издержечно. Увы, тут многое противоречит глубокой человеческой органике.
Есть, есть антропологическая проблема! Нельзя ее решать вне концепции нового человека и нового гуманизма. А эти решения (буде даже они возможны) оказывают совсем уж стрессовое давление на всю мировую «традицию управления». Тогда уж не на капиталистическую, а именно на всю.
Уход от «общества двух машин» к «обществу огня» (или «обществу высшего смысла, проникающего в ткань деятельности», «обществу трансцендентного, проникающего в имманентное») неизбежно повлечет за собой глубокую трансформацию элиты и власти.
Капитализм-то уж, по крайней мере, не знает, как управлять «обществом огня» (обществом качества, а не количества, обществом символа, а не числа). Но он хорошо знает, как управлять «обществом двух машин». Он, по сути, и создал это «общество двух машин» («машины комфорта» и «машины страха») как орудие убиения огня. Но, создав его, он под него «подписался». Он все построил под это: тип элит, тип культуры, схемы управления... Все! Легче умереть, чем всего этого в одночасье лишиться и начать чем-то заменять.
Есть требования времени, а есть интересы, противоречащие этим требованиям. Такие интересы способны отбрасывать требования или подчинять эти требования себе. Капиталист вам скажет: «Начнешь уходить от «общества двух машин» к чему-то высшему, тут тебе и поставят подножку разные там посткапиталистические интеллектуальные классы. Тут-то они и подкопаются под твой уклад и твои интересы. И то ведь – «меритократия», «нетократия», «посткапитализм», «новые культурные элиты», «символический капитал»... Тьфу, гадость! Нет, уж лучше наше, проверенное. Иначе черт-те с кем делиться придется. Да и вообще проблематично – сохранишь ли хоть какую-то власть?»
Кто-то назовет требования времени «неумолимыми историческими законами». Это и так, и не так. Весь XX век прошел под флагом превращения неумолимых исторических законов в требования времени, которым можно уступать, а можно и противостоять достаточно искусными способами. Общество не материальное тело. Общество рефлексивно. Если Маркс даже и правильно описал некие исторические законы, описав их, он уже превратил неумолимость в вариативность.
Маркса читали не только в ЦК КПСС. Его читали и в капиталистическом «политбюро». Причем гораздо более внимательно и глубоко. И под одним углом зрения – как сделать так, чтобы все произошло не по Марксу. Сказать, что подобный метод прочтения не дал практических результатов, – значит отрицать очевидное.