Страница 4 из 17
Директор по дизайну, директор студии, ассистент по связи с общественностью, по той же связи директор, и, наконец, по ней же, по связи, вице-президент. Йоси, Майя, Рахель, Зива, Ариель… На месте общественности, я бы подала в суд на групповое изнасилование, но мне нельзя — я лицо заинтересованное и вдобавок давшее подписку о неразглашенни. Миллионы уже вбуханы и еще десятки миллионов на очереди, только чтобы поместить старое лого фирмы в серый квадрат. «Живите своей жизнью!»
Малевич отдыхает, нет, скорее переворачивается в гробу.
А вот и урна. Я криво переминаю этот глянец пополам и с наслаждением пихаю его в мешанину стаканчиков из-под кофе, заполненных окурками, — на территории больницы курить запрещается. Что привело меня сюда, к воротам больницы Бейлинсон? Случай? Одед? Илана и Дана? Желание помочь? Но я никогда даже кровь не сдаю. Тогда совесть? Просто очистить свою совесть, потому что мои дети (тьфу-тьфу) здоровы, а другая Дана умирает, и вероятность совместимости так невероятно мала. Или из-за того, что моя Дана, как и все дети в ее возрасте, инстинктивно ищет защиты от смерти: «Мама, а эта девочка умрет?» А может, это действует мантра из ламинированного буклета, который я только что воткнула в урну?
«Мы делаем мир лучше!»
Я привычно отдаю сумку на проверку и прохожу через скобу металлодетектора. Поднимаюсь по ступеням и иду по длинному коридору, увешанному копиями известных картин. На стекле справочной висит написанная от руки бумажка с адресом лаборатории, куда надо обращаться. Судя по степени раздраженности персонала, до меня здесь перебывала масса народу. Моя первая реакция на грубость — повернуться и уйти, но меня трогает за плечо какая-то девочка и говорит:
— Пойдем, провожу, это не здесь.
— А ты кто? — спрашиваю.
— Никто. Я, как бы, из школы, где учится Данин брат. Просто люди, как бы, звонят и жалуются, что приезжают издалека, а им тут, как бы, хамят… Вот мы и организовали, как бы, дежурство.
Иду вслед за девочкой в сторону выхода из здания. Меня уже давно не удивляет это «как бы» — повальное поветрие, заразившее подростков. Направляемся в сторону корпуса детской больницы «Шнайдер». Пересекаем пространство, помпезно обозначенное, как «сад скульптур». На газоне в некотором отдалении друг от друга разбросаны инсталляции современных скульпторов. Взгляд скользит по ним довольно равнодушно, и глазу зацепиться не за что.
— А ты куда едешь? — спрашивает меня та же девочка, когда я выхожу из лаборатории прижимая ватку к сгибу локтя.
— Домой.
— Я, как бы, поняла, что домой. А в какую сторону?
— Рядом с Нетанией, а тебе куда?
— Тоже, как бы, рядом, в мошав.
— Тогда, как бы, пошли, как бы, подвезу. Тебя как зовут?
— Рони.
— А меня — Далит, — слышу в ответ слегка приглушенное «кхе» и понимаю, что мое имя у современной молодежи не канает.
— Ну, и где ж твоя тачка? — удивленно спрашивает Рони, когда вместо находящейся рядом стоянки я направляюсь к противоположному входу в больничный кампус.
— Там, чуть дальше, всего квартал пройти.
— Так что же ты, как бы, сразу не сказала? Я бы другой тремп нашла!
— Да это рядом, как бы.
— Да-а рядом… идти-то сколько…
Тут до меня доходит, что я опаздываю забрать девиц, а звонить Меиру уже слишком поздно — обида расцветет вовсю, и придется ее всячески заглаживать. Однако провидение что-то сегодня очень расщедрилось. Не успела я подумать про звонок мужу, как его фото появилось на дисплее телефона.
— Ты где? — спрашивает он.
— В Петах Тикве еще, сейчас выезжаю.
— Можешь не торопиться, я девочек забрал и уже дома.
— Тебя уволили, наконец?
— Хуже, — смеется, — юзерам программу спихнули, теперь думаем, что дальше делать будем.
— У тебя сколько отпуска-то?
— На ближайшие полгода хватит.
— Ладно, приеду, поговорим.
Мы сидим в саду далеко заполночь, и я не хочу, чтобы заканчивался этот удивительный день. В полусумраке свечей мы приканчиваем бутылку вина и не можем наговориться: о капризах давно спящих девчонок, о смешных кошачьих повадках, о действующей на нервы дури моей корпорации, о полном сумасшествии в его старт-апе. Меир признается, что они ведут переговоры с очень серьезным клиентом с толстым кошельком. Осталось только дождаться момента, когда эту сделку одобрит FTC — Федеральная Комиссия по Торговле, поскольку клиент из-за океана.
— О какой сумме речь? — спрашиваю осторожно, почти шепотом.
— Пока не знаю точно, но может быть очень много.
— Как много?
— Девятка, по порядку величины.
— А как долго ждать? — даже как финансист, я не могу представить такой суммы, и мне трудно поверить, что в нашем распоряжении окажутся пресловутые четыре процента.
— Еще несколько месяцев.
Меня захлестывает счастье, что Меир находится со мной, и мы можем общаться, как нормальные люди. Практически все время с самого начала моей беременности Мааян он был на работе. Не столь уж и важно, где находилось его тело физически — сперва его мысли витали в алгоритмах и формулах, потом он занимался поиском ошибок и багов, а в последние недели общее состояние их коллектива достигло такого накала, что никакие предохранители, казалось, не выдержат. Осознание того, что Меир, в конце концов, принадлежит только мне одной, а не своему старт-апу, вызывает в моем теле ощущение сладкой дрожи.
Я так хочу его. Боже, как я хочу его!
Я забираюсь к нему на колени и обхватываю руками, зарываюсь носом в шею и начинаю тихонько покусывать. Я чувствую его ответную реакцию и хочу его внутри сейчас, немедленно, чтобы был его запах, чтобы он смешался с моим запахом. Сейчас я тебе покажу сатиновые нарукавники! Я тащу его в ванную, сбрасываю одежду и, подложив полотенце, сажусь прямо на умывальный столик. Я раздвигаю ноги, выгибаю спину и прикрываю глаза. Меир смотрит на меня недоуменно, потом охватывает лапищами мои ягодицы и входит в меня. Мне больше ничего не нужно, только чувствовать, как он ворочается внутри, как в меня проникает его запах, его пот, его жидкость… Потом мы долго стоим под душем и намыливаем друг друга, смываем пену и намыливаем еще и еще, пока не подходит к концу горячая вода. Меир снова готов, и мы перемещаемся в спальню. Я толкаю его на кровать и седлаю, как наездница, охватываю ногами, медленно впускаю все глубже…
На следующее утро я иду к врачу и первый раз в жизни без зазрения совести вру про тошноту, головокружение и головную боль, выпрашивая отпуск по болезни дня на три. Получила, конечно — в отсутствие косметики и после бурной ночи видок у меня тот еще.
Я прожила два лучших дня в своей жизни, находясь в каком-то феерическом облаке счастья. Все обычно вспоминают медовый месяц, путешествия и постельные молодежные подвиги, когда по неделе из койки ни ногой — вот чушь-то. Про медовый месяц — особенная глупость: жили-жили вместе лет пять, а потом решили оформить отношения, как бы, официально. Что тут началось! Родители с ума посходили, будто деньгам лучшего применения нет, как на ветер их выкидывать. Слышали бы вы, какие песни запел мой папа, директор маленького филиала большого национального банка:
— Я не желаю, чтобы на меня показывали пальцами и говорили, что этому скупердяю жалко денег для единственной дочери.
— Я не единственная, у тебя еще двое детей имеется.
— Сыновья, и давно, слава Богу, выросли, а дочь у меня — единственная! И я не хочу…
— Лучше я на эти деньги куплю дом и буду в нем жить, если уж на то пошло.
— Ты родилась в черных сатиновых нарукавниках, и поэтому вместо погремушки мама сразу же дала тебе счеты, — съязвил Меир.
— Ах ты!.. — я запустила в него подвернувшейся под руку горстью орехов.
— Далит, папа для всех старается… — дипломатично вмешалась мама, всю жизнь вкалывавшая дома гораздо больше, чем отец в банке.
— Это были папины счеты, если уж на то пошло, — перебила я.
— …и не надо его обижать, — продолжила мама, как ни в чем не бывало.