Секретная тайна

Спрашивается, зачем мне кабытрон, если я естественным путем добытый компьютер не могу у себя оставить? Ценных книг родителей лишил, а сам ничего не приобрел. Кроме новой головной боли: кому мой шикарный ноутбук сплавить за просто так? Чтобы при этом счастливец не заподозрил во мне психа, подлежащего немедленной госпитализации.

Я обладаю солидной суммой в валюте, но не могу потратиться даже на лазерный плеер.

Кто я после этого? Лох. Классика жанра. Инопланетянам надо выбирать менее лоханутых представителей земной цивилизации для того, чтобы вступать в контакт. Невезение, оно заразное.

Я попытался поделиться своими горестными выводами с Макаровым. Но Дима слушал невнимательно, словно с ним говорил уже не «муж», а, по-прежнему, «мальчик».

— Дело прошлое, — сказал он, наконец. — Факт истории. Стоит ли ворошить.

Меня покоробило от его равнодушия. Тем более, что почувствовал — оно деланное.

— А тебе за компьютер не влетело?

— Нет. Я так с отцом и договаривался. Если достану ему «Поэтические воззрения», компьютер — мой, что хочу, то с ним и делаю.

— Знаешь, давай так: неделю ноутбук у тебя дома стоит, неделю — у меня. Попеременке.

— Ценю твой героизм. Спасибо… — вдруг глаза Макарова из скучных стали насмешливыми. — Слушай, может, ты мне одолжишь сто евро? Если уж такой щедрый.

Но насмешка его меня не уязвила, как прежде. И никакой жаркой волны по щекам и шее не растеклось. Я посмотрел на Димочку, как… Ну, как на Патласова смотрят.

Достал бумажник со стереоскопической японкой, раскрыл его так, чтобы Макарову была видна вся толстенькая пачка. Послюнявленным пальцем извлек требуемую банкноту. Спросил деловито:

— Когда вернешь?

Макаров протянул было руку, но тут же опустил. На лицо набежала тень. Ага! Где твоя хваленая невозмутимость, девичий кумир, носитель «роллекса», читатель Афанасьева! Но лицо его опять прояснилось. Он спокойно взял у меня деньги и усмехнулся.

— Когда верну? А может, ты товаром возьмешь?

— Как это?

— Полная коллекция Спилберга и все серии «Стар трек» устроят?

— Так у меня ж видюшника нет. Даже кассетного…

— В твоем кошеле, — он еще раз взглянул на подмигивающую японку, — на видюшник хватит. Плюс плазменная панель и стереоколонки.

— Ага, и спутниковая антенна.

Первый же охранник в любом супермаркете заломит руки пацану в китайских кроссовках, когда тот попытается купить что-нибудь дороже электрочайника. И сдаст в детскую комнату милиции. А у родителей в итоге инфаркт, инсульт и многодневная депрессия. Я даже евро на рубли самостоятельно поменять не смогу. Не к валютчикам же идти, они насуют резаной бумаги, если самого не нарежут стопочкой.

Но дурные предчувствия, опасения и вообще пессимизм, видимо, редко беспокоили Макарова. Зато он умело выслеживал ходы и повороты чужих мыслей. В шахматы бы ему, на страх международным гроссмейстерам.

— Не увлекаешься шопингом, и правильно, — разгадал он мои тревоги. — Это уж моя забота. Десять процентов комиссионных, и хоть с доставкой на дом.

— Нет, — сказал я после некоторого размышления, — товар мне не нужен. Пока. А может, и вообще… Жил без «Индианы Джонса», и дальше проживу. Кроме того, десять процентов — больно жирно.

И тут Макаров начал смеяться. Смеясь, он запихнул сотенную бумажку в карман моей куртки. Смеясь, хлопнул по плечу и даже, изнемогая, головой боднул в то же место. Повернулся и пошел со школьного двора. Перемена кончилась, звенел звонок.

Так я ничего и не понял. Может, он меня просто разыграл? И столь любимые в народе евро ему вовсе не нужны.

Ох, и темная личность этот Димочка Макаров. Он и на флюорографии, наверно, не просвечивается. На поликлиничном снимке отпечатывается непроницаемый четырехугольный душевный монолит.

Вернувшись в класс, я обнаружил вложенный в учебник математики листок:

«Андрей! Что ты делаешь сегодня вечером? Если ничего, то пойдем в „Октябрь“ на „Человека со звезды“. А к семи Д. М. приглашает нас в гости. Зайдем? П.».

Когда уроки кончились, Полина Полетаева на виду у всего класса подошла ко мне и заглянула в лицо, молчаливо спрашивая — пойду или нет?

Кра-а-аешком, самым кра-а-аешком глаза я уловил изумление Вотиновой и Кащеевой, двух недогламуренных мымр, которым только и оставалось офонаревать. «Жирафы вы полосатые, — высокомерно протелепатировал им мой первый внутренний голос. — В крупной игре для вас нет ставок. Хе! Хе!! Хе!!!».

Галантно взял из Полининых рук легкий кейс из белой кожи. А в раздевалке помог плащ надеть.

Дверь нам открыл Димкин папа. Если моего папу одеть в такую же свежевыглаженную рубашку с запонками в манжетах, повязать такой же в меру узкий, спокойного синего тона галстук, так же тщательно побрить и чуть-чуть сбрызнуть одеколоном… Мой папа и Димкин были чем-то похожи. И глаза одинаковые, доброжелательные, веселые. Только у моего папы голос громкий, грохочущий какой-то, а у Димкиного — ровный, спокойный. И, по всей видимости, этот папа не имел привычки запинаться за каждый порог и ронять из рук все, что в эти руки попадает.

— Добрый вечер, молодые люди, — сказал Димкин папа. — Ваш сегодняшний хозяин выйти пока не может, он на кухне. Готовит кондитерский сюрприз. А мы с матерью готовимся вас покинуть. Потому что, насколько я еще могу помнить свое детство, меня ужасно угнетало присутствие в квартире родителей, когда ко мне приходили гости. Невозможно было развернуться… гм… со всем размахом. Так что мы отправляемся… Куда мы отправляемся?

— В «Классик-клуб» на вокальный вечер, — объяснила появившаяся в прихожей Димкина мама. Видно было, что ей никогда не приходилось выскребать помаду спичкой из патрончика. Она была красивая. Димка походил на нее.

— А когда нам будет удобно вернуться? — подмигнул пахнущий одеколоном папа.

— Что-то слишком ты резвишься, — заметила его супруга. — Детство вспомнил? Скажем, до одиннадцати вы здесь полные хозяева.

Они ушли. Я повесил Полинин плащ на вешалку. Из кухни доносилось Димкино насвистывание. Причем не какая-нибудь умца-умца из «Дебильного радио» (так выражается мой афористичный папа), Макаров высвистывал нечто классическое.

— Что свистишь? — спросил я, когда мы с Полиной вошли в кухню.

— Привет… Свистел что-то, теперь не соображу, что. Не помню. Ну-ка, изобрази.

Я изобразил.

— Марш из «Аиды», — определил Макаров. — Попса доэлектронной эры.

— Что жаришь? — продолжал любопытствовать я.

— Пеку. Манник, — сообщил Димка. — Потом польем его шоколадной глазурью и употребим с кофейком.

В гостиной верхний свет был выключен, тлела только лампа регулируемого накала в кованом, под старину, настенном светильнике. Интим. Я покачивался в кресле-качалке, сплетенном из легкой лозы. Комфорт. Сравнивать эту квартиру с нашей не имело смысла. Явления совершенно разного порядка. Балет и маринованные рыжики. Листопад и нобелевская премия. Как их сравнить? Более того, Макаровы достраивали особняк в пригороде, и этим летом должны были переехать. Квартира становилась «городской резиденцией».

— Чего ты, Димка, в нашу школу ходишь? — поинтересовался я. — Не можешь, что ли, перевестись в какую-нибудь супер-пупер гимназию?

— Школа — это неизбежное зло, которое нужно перетерпеть, — пожал плечами наш хозяин. Уверен, он цитировал своих родичей, которые, видно, тоже имели склонность к афоризмам. — Звали во французскую, но у предков планы межконтинентальные… Хотят запихнуть меня после восьмого класса в Оксфорд. В колледж для раскормленных чад русских парвеню. Оно мне надо?

Манник был превосходный, хоть рецепт для тети Киры списывай. А такой кофе я вообще никогда не пробовал. Похоже, лавром и чесноком отдает, а вкусно.

Телевизор-панель транслировал канал «Меццо», какую-то немецкую оперу. Я без спроса взял ленивчик и перещелкнулся на американские мультики. Конечно, Макарову удобнее всего в нашем классе, в нашей средней паршивости школе. А в Оксфорде он кто? Детишки депутатов, юмористов и бандитов станут его за «Гиннессом» гонять.