Секретная тайна

— Мне совсем нетрудно будет передать его по назначению. Если не сегодня, то завтра — обязательно.

— Ты это серьезно? — изумился инопланетянин, и изумление его было таким же неподдельным, как моя небрежность. — Слушай, друг! Век буду благодарен! А век у нас, альдебаранцев, длинный, шесть тысяч лет. Значит, выручишь?

— Само собой, — деловито заверил я.

Инопланетянин вытянул щупальца над столом. Воздух между ними сгустился, принимая беловатый оттенок. Сгусток принялся пульсировать, постепенно принимая очертания чего-то увесистого, похожего на ручной пулемет Дегтярева из краеведческого музея. И, наконец, на столе возник кабытрон — серебристый цилиндр с раструбом на конце, с прицелом, прикладом и маленьким сенсорным экранчиком управления. Отдельно материализовался эластичный серебристый обруч.

— Мыслеуловитель, — пояснил инопланетянин. — Надевается на головогрудь… Ну, у вас — на голову… Так. Теперь еще адрес, адрес…

Аналогичным образом возник кусочек ватмана, на котором была тушью начерчена какая-то схема.

— Тут все обозначено, и номер дома, и фамилия. Что еще? Валюта…

На стол упал раздутый бумажник с подмигивающей стереоскопической японкой.

— Вот и все. Передавай привет. А я полетел.

— Постойте! — завопил я, когда пришелец шагнул на карниз, отогнув штору. — А деньги-то зачем?

— Как «зачем?», — донеслось откуда-то уже с улицы. — Я ведь по телефону звонил. Ну, и так, на расходы.

Я отдернул штору, надеясь увидеть старт летающей тарелки. Но ни тарелки, ни инопланетянина нигде не обнаружил. Только на карнизе по-прежнему сидели два голубя и сердито ворковали.

Кусочек ватмана с адресом… Я всмотрелся повнимательней, и тут впервые за день испытал что-то похожее на страх. «Мексика, город Нуэво Ларедо»… В общем, я обязался «не сегодня-завтра» доставить инопланетный прибор на другой континент. Нуэво Ларедо, авенида Куаутемока, 766, сеньору Рамиресу Васкесу.

Из ванной донесся шум. Холодную-то воду «с хлорочкой» я перекрыть не забыл, а теперь и горячую пустили.

Глава вторая

Родители вернулись в одиннадцать. Они застали меня обложившимся учебниками, контурными картами и наглядными пособиями. Я старательно готовил уроки.

— Папа, что такое «квантовый характер»? — крикнул я, не поднимая головы от орфографического словаря.

— Жуть непроглядная! — мама всплеснула руками. — Мы это и в десятом классе не проходили.

Папа попытался спеть, как Алла Пугачева:

— То ли еще будет!.. А квантовый характер, это… Это когда не равномерной струйкой, а комочками… В общем, я спать хочу. Расскажу завтра, если вымоешь пол.

— Я уже вымыл. И мусор вынес. И… Папа, а вероятность может иметь квантовый характер?

— Что-о? — грозно спросил сонный родитель. — Это кто тебя надоумил? Опять, что ли, в кружок утопистики ходил? Запорю!

— Двенадцатый час уже! — возмутилась мама. — Кто чаю хочет — за мной! На кухню!

И побежала первая, крича: «Соня, Соня, я приняла мышьяк!»

«Веселые у меня родители, — думал я, устраиваясь в постели после чаепития. — Мне с ними повезло. Только вот как им объяснить счет за телефонный разговор с Мексикой? Пришлют ведь…».

— Капитан, прямо по курсу — звездолет противника!

В голосе, который раздался из динамика в капитанской рубке, звучал страх. Я отдал команду:

— Боевая тревога!

По металлопластику коридора застучали магнитные подошвы. Команда занимала места по боевому расписанию. В панорамном иллюминаторе и без помощи телескопа был отчетливо виден корабль таукитян, ощетинившийся многодюймовыми стволами лазерных пушек. Он стремительно приближался. Должно быть, враги собирались взять нас на абордаж.

— Огонь не открывать! — передал я по внутренней связи. — Звездолет противника подпустить на самое близкое расстояние.

Таукитяне серебряной молнией пронеслись мимо нас, круто развернулись, рассыпав сноп ядерных искр из двигателей, и легли на параллельный курс, постепенно сближаясь с нами. Наш радист принял их послание: безоговорочная капитуляция и сдача в плен.

Моя рука легла на гашетку кабытрона. Вражеский звездолет вплыл в перекрестье прицела.

Корабль таукитян был не более чем в полукилометре от нас. Они уже торжествовали, предвкушая победу, когда хлынул поток квантов вероятности.

Крейсер врагов почернел. Куда-то исчезли с броневой обшивки локаторы и антенны. Бортовые надстройки провалились внутрь, в чрево корабля, засветившееся в лучах солнца противным розово-фиолетовым светом. Еще мгновение, и рядом с нами в космосе плыл уже не боевой корабль, а огромная, черно-лакированная галоша. В ней, как в шлюпке, сидели ошарашенные таукитяне. Вместо мощных лазерных пушек они теперь были вооружены дошколятскими рогатками.

Это была победа.

Все отсеки наполнились шумом, радостными криками и остротами по адресу врагов. Мы взяли галошу на буксир и двинулись по направлению к лунной базе земного космофлота. Навстречу нам в межзвездном пространстве летели поздравительные гравиграммы.

— Винегрет. Манипулятор. Коррозия. Эликсир. Написали? Привилегия.

К вязаной юбке русички Елены Николаевны прилипла соринка. Из мусорной корзинки в углу доносился запах ржавеющих яблочных огрызков. На тетрадку мне шлепнулся бумажный комок: работала почта. Неужели Макагонова решила протянуть руку помощи?

Развернул. Нет, не Макагонова. Зря я о ней так хорошо подумал. Это почерк Димы Макарова.

От записки, между прочим, пахло апельсином.

«Салют! У твоих, говорят, есть Афанасьев?».

Я приписал внизу: «Какой Афанасьев?» и удачно стрельнул запиской прямо в макаровский лоб.

— Апробированный. Аппликация.

«А. Н. Афанасьев. „Поэтические воззрения славян на природу“. Книга».

«Может, и есть. Книг много».

«Узнай. Мне надо».

Вот — надо ему. Остальные обязаны сломя голову бежать и приносить. Так, по твердому убеждению Дэ Макарова, устроено наше мироздание — с Дэ Макаровым в почетном центре.

Книг дома, действительно, много. Родители ими очень гордятся и хвастаются перед знакомыми, что — вот, мол, компьютера и приличного холодильника у нас нет, зато недавно добыли Рембо. А Рембо — это, между прочим, не американский герой вьетнамской войны, а стихи. Не видеокассета, а буро-зеленая книжулечка размером с ладонь. Не Сталлоне, а какой-то француз, служивший колониальным таможенником.

Только честно, положа руку на сердце — вы любите стихи?

Любите, конечно. «Еще в полях белеет снег», там, «Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть». А стали бы вы читать Рембо, будь у вас такой домашний кинотеатр, как у Димы Макарова? Никогда не поверю, что можно сидеть и два часа подряд читать стихи, получая при этом удовольствие. Четыре-пять стихотворений прочитал, и хватит. Дальше уже показуха.

Так зачем же ради показухи оставаться без приличного холодильника?

— Библиотека, — наставлял меня папа, — это не груда косной материи. Это одухотворенный живой организм. С определенного момента, когда наберет количественную и качественную массу, она начинает существовать осмысленно. Обретает подобие свободы воли. Сама подсказывает номинальным владельцам, чем ее дополнительно укомплектовать, от каких приобретений пока воздержаться, в особо редких случаях даже велит избавиться от лишнего макулатурного веса.

Слыхали вы когда-нибудь что-нибудь подобное?

Может, мне все-таки не повезло с родителями? Нет, я их, вообще-то, люблю. Но они меня иногда удивляют. Вот и Макаров меня тоже удивляет: зачем ему воззрения славян на природу, когда у него дома:

— видеотека на год непрерывного просмотра;

— компьютер, который своевременно апгрейдится, и поэтому никогда не глючит ни одну, даже самую тормозную стрелялку;

— и двадцать пять томов библиотеки современной фантастики, если захочется интеллигентно провести время.

Может, Макаров больше подошел бы моим родителям, чем я?