Страница 9 из 16
Когда в имение к вельможе-египтологу нагрянули пугачевцы, то ни драгоценных металлов, ни ювелирных изделий они не нашли. Только превеликое множество научных приборов и произведений искусства. Все свое немаленькое состояние помещик потратил на покупку культурных ценностей. Да еще в парке рядом с мраморными Афродитами и бронзовыми Аполлонами казаки обнаружили двух гранитных чудовищ.
Пленный вельможа заявил Пугачеву, что эти древние изваяния не простые, а священные. В древнем Египте они определяли, кто настоящий фараон, а кто самозванец. Для этого кандидату на трон нужно было встать между сфинксами, положив руки на их загривки, и громогласно возгласить египетским языком: «Усеркаф Птах амлау?». Если процедуре опознания подвергался настоящий Аменхотеп или какой-нибудь Рамзес, первый сфинкс открывал каменную пасть и говорил: «Амлау Птах усеркаф!». Если же перед ними оказывался самозванец, второй сфинкс просто-напросто молча откусывал ему голову.
Казки и восставшие крестьяне с интересом поглядывали на своего предводителя. Ведь именно египетские статуи могла убедительно подтвердить, что Пугачев — не кто иной, как законный государь Петр III. Но Пугачев почему-то подвергаться проверке не захотел. И приказал зарыть опасных сфинксов поглубже в московскую землю.
Старинная легенда воодушевила москвичей. Чтобы взглянуть на загадочные статуи, уже начали сбивать с огромных ящиков железные скрепы, уже и доски затрещали.
— А ведь это непорядок, роднулечки мои! — вдруг услышали москвичи знакомый, хотя уже основательно позабытый голос. — Клад является государственным достоянием. И поступить с ценной находкой надо по государственному.
— Это как? — поинтересовался Марк Анатольевич.
— Сдать на временное хранение в мэрию, — пояснил мэр. — После чего вызвать спецотряд вооруженной охраны и делегацию Академии Наук.
Тут москвичи зашумели, что, мол, сфинксов увезут в Эрмитаж или в Государственный Исторический музей. Кто-то высказал предположение, что до Эрмитажа изваяния не доберутся, их кое-кто очень даже запросто сворует, несмотря на вооруженных академиков. А семиклассник Валентин ехидно предложил мэру возложить руку на загривок египетского чудища.
— У нас тут не античное самодержавие, — возразил мэр, и в его густом, прежде всегда уверенном баритоне задребезжала трусоватая трещинка. — Раз вы меня выбрали, то голову откусывать не имеете права.
И он покосился на каменные лица египетских изваяний. А сфинксы, как показалось некоторым, и мэру в том числе, в свою очередь тоже взглянули на градоначальника. Причем неодобрительно и даже как-то хищно. Обстановка сделалась окончательно нервной, когда гнетущую тишину внезапно пронзили визг и клекот. Многие решили, что это сфинксы подают свой грозный голос. На самом деле верещал бултыхавшийся в ближайшей канавке пингвин Беллинсгаузен, который заскучал без всеобщего внимания и решил напомнить о себе.
Чтобы полярная водоплавающая птица угомонилась, нужно было предложить ей закусить. Но срочное закидывание удочек в Виронгову канавку не гарантировало немедленного улова, поэтому несколько человек побежали в «Занзибар», чтобы купить мороженой мойвы, а остальные принялись ласково уговаривать Беллинсгаузена потерпеть минутку-другую. Под шумок мэр выбрался из толпы москвичей, и его исчезновения никто не заметил.
Пингвина накормили, почесали под клювиком, а когда он успокоился, и установилась тишина, горожане разработали план действий по спасению сфинксов от подозрительно повышенного интереса, проявленного мэром. Решили связаться с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским и, не открывая сути дела, выяснить, действительно ли все без исключения ценные исторические находки в обязательном порядке увозят из провинции в музеи столицы или Петербурга.
Звонить в Эрмитаж поручили семикласснику Геннадию, потому что тот был полиглотом, то есть посвящал свой досуг изучению иностранных языков. Михаил Пиотровский, как известно, по образованию востоковед, и при звуках арабской речи должен был проникнуться симпатией к собеседнику.
Прихватив русско-арабский разговорник, Геннадий направился в кабинет Марка Анатольевича, где имелся телефонный аппарат спутниковой связи.
Надо отметить, что у семиклассника только-только начал ломаться голос. Это такое возрастное изменение в устройстве горла, когда подросток половину фразы гудит оперным басом, а вторую половину может неожиданно прочирикать тоненько и пискляво. Со справочной телефонной службой Геннадий разговаривал по-русски и басом. Узнав номер телефона директора Эрмитажа, он на всякий случай прокашлялся, и, напевая для тренировки: «О скалы грозные дробятся с ревом волны!», стал подрагивающим пальцем нажимать на кнопочки.
— Пиотровский слушает! — раздалось в трубке.
— Михал Борисыч, из Москвы вас беспокоят! — Геннадию удалось начать разговор рокочущим тоном варяжского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». Но тут голос его сорвался, и семиклассник пропищал тенорком, каким в опере выпевают: «Не счесть алмазов в каменных пещерах!»:
— Геннадий из седьмого «вэ» звонит вам!
Эрмитажный директор хорошо расслышал басовитую часть телефонного разговора, а последующее чириканье и дребезжанье, очевидно, принял за помехи в телефонной связи.
— Да-да, говорите, — судя по всему, он прикрыл трубку ладонью, чтобы шикнуть на кого-то из коллег: «Тихо, Москва на связи!».
Тут Геннадий сумел совладать со своим ломающимся голосом, быстро пролистнул на всякий случай разговорник, и на языке арабского гостя, но с былинной варяжской солидностью поинтересовался у Пиотровского:
— Звоню по поручению местных самодеятельных археологов. Хотели бы получить научную консультацию: как полагается поступать с кладами, имеющими большую культурно-историческую ценность?
Директор-востоковед некоторое время молчал и, по всей вероятности, растерянно теребил свое знаменитое кашне. Ведь по телевизору Пиотровского всегда показывают с элегантным кашне, разложенным по воротнику и плечам черного смокинга. Наверно, даже во время экспедиций в глубину аравийских пустынь Михаил Борисович своего кашне не снимал. Наконец, он решился уточнить по-арабски:
— Так это не из Кремля звонят? — и, спохватившись, перешел на русский. — Тогда, должно быть, из Каира?
— Из райцентра Москва, который на берегу Нила. То есть Невы, — тоже по-русски ответил Геннадий. И, не выдержав, проговорился. — Мы тут сфинксов древнеегипетских нашли. Говорящих! Канаву рыли, а там ящики. Не хочется никому отдавать. Вот бы их у себя оставить, для городской красоты. А?
Высказывание получилось длинным и путаным, и Геннадия, конечно же, выдал ломающийся голос. Однако член-корреспондент Академии Наук не стал кричать: «Мальчик, прекрати баловаться!» и грозить милицией. Вместо этого он изумленно спросил:
— Усеркаф Птах амлау?
Оказалось, Пиотровский хорошо знал историю двух сфинксов, принадлежавших в восемнадцатом веке вельможе-египтологу. Правда, в науке считалось, что изваяния эти безвозвратно утеряны во время пугачевского бунта. А они нашлись. Директор Эрмитажа явно обрадовался. Но, как показалось Геннадию, еще и немного испугался.
— Надо бы, конечно, к вам приехать… — в трубке слышалось шуршание шелка, Пиотровский нервно теребил свое элегантное кашне. — Кстати, охрану вокруг сфинксов выставили? Хорошо бы с тяжелым вооружением.
— У нас охотников не имеется, только рыболовы, — объяснил Геннадий. — Хотя пару берданок отыскать можно. С бекасиной дробью.
Берданки Пиотровского не успокоили.
— Конечно, не всегда нужно доверять древним сказкам, — замялся эрмитажный директор. — Но репутация у ваших сфинксов такая… Этакая неоднозначная… В общем, следует соблюдать максимальную осторожность.
И он поинтересовался, не расквартирована ли поблизости от райцентра Москва какая-нибудь артиллерийская часть.
В кабинете мэра тоже имелся спутниковый телефон.
— Алло! Это Лондон? — кричал мэр в трубку. — Срочно соедините меня с аукционом «Сотби»!