Страница 12 из 12
А ваш первый вопрос — где сохранилось. Древний новгородский диалект в чистом виде нигде не сохранился. Однако следы его кое-где есть. Но, увы, в самом Новгороде дело с ними обстоит очень плохо, потому что, как известно, Новгород был насильственным образом заменен поселенцами из Центра. Это была специальная политика вывезения старых новгородских семей в Рязань, Суздаль и т. д. и заполнение Новгорода центральными жителями, которые никаких новгородских традиций не имеют. А на периферии новгородской территории многое осталось. Скажем, в Череповце вполне можно услышать новгородские вещи, и былины сохраняют их. Издание новгородских былин имеет даже такую черту Новгорода, как окончание — е. Вы, наверно, читали былины о Садко. Многие из них, довольно старые, называют его не Садкоu, а Садкеu — то есть с совершенно правильным окончанием новгородского именительного падежа единственного числа: “Жил Садке, новгородский гость…” И такого рода вещи на окраинах бывшей новгородской территории до сих пор прослеживаются. Не в качестве целой системы, а в качестве остатков.
Леонид Пашутин: Насколько ваше исследование противоречило теории о создании единого языка на базе диглоссии?
Зализняк: Я не хотел бы далеко углубляться в вопросы диглоссии как таковой. Ясно, что диглоссия в основном критикуется, когда имеется в виду ее слишком упрощенное понимание, что было две точки и более ничего. Конечно, новгородская ситуация совершенно явно показывает, что было более, чем две точки, потому что по крайней мере в русском члене этого противопоставления им приходилось различать то, как говорят киевляне, суздальцы и пр., и “как говорим мы, новгородцы”. Соответственно, у них было понимание еще этих двух уровней внутри собственно древнерусского языка. В некоторых случаях они считали даже нужным написать не по-новгородски. Скажем, когда они составляли официальную бумагу, они довольно часто это окончание — е могли сменить на нулевое. Так что в этом смысле теория диглоссии должна быть обогащена новгородским опытом. Но говорить в целом, что она как-то опровергается или не опровергается этим — это было бы неуместным. Я думаю, что сакрализация письма как таковая была важнее, чем вопрос о том, какой именно язык в этот момент используется. Так что понятие того, что писать, оставлять письменный знак — это уже общаться некоторым образом с зоной сакрального, было здесь гораздо важнее, чем противопоставление про диглоссию.
Вопрос из зала: И не проявляется эта двойная ситуация?
Зализняк: Нет, такого нет.
Лейбин: Друзья, предлагаю завершать замечательный вечер. Спасибо большое, Андрей Анатольевич, было здорово.