Страница 18 из 136
И вот - "Брат-2", продолжающий эту мою идею. Фильм, в котором полтора часа мочат всех и в сортирах, и где это только возможно, и при этом говорят о Родине. Антиамериканизм и органично дополняющая его (и что особенно невероятно - откровенно декларируемая создателями фильма) любовь к России это то, что можно отнести чуть ли не к революционным подвижкам в отечественном кинематографе последнего десятилетия. Всё же остальное - то есть сами горы трупов, которые Бодров наворачивает на пути своего шествия через сюжет - это, по сути, только копирование образцов кинопродукции той самой Америки, против которой якобы и нацелен фильм. Потому что психологическая основа у него уже не русская, а американская, и схема развития сюжета - тоже. Подобно множеству американских фильмов, "Брат-2" рассказывает, как герой отомстил мафии за убитого ими брата, легко и хладнокровно перестреляв для этого кучу народа в Москве и Чикаго. Для героя не существует ни расстояний, ни языковых, ни финансовых проблем, волей создателей сюжета он свободно перемещается по свету и валит, валит, валит вокруг себя трупы приговоренных им к высшей мере наказания людей...
САМОСУД - вот та главная черта, которая выводит и этот фильм, и аналогичные ему произведения за рамки исконно русского искусства. Никогда в истории нашей литературы (и позднее - кино) физическое отмщение преступнику или обидчику не являлось, так сказать, самоцелью акта возмездия. Главным для русского человека всегда было - восстановление справедливости на внутреннем, духовно-нравственном уровне, а не путем самочинной расправы над злодеем (что равнозначно опусканию себя до уровня такого же самого убийцы, как и он). И если в Америке, выросшей с судом Линча в крови, совершение самочинного акта возмездия воспринимается как законное завершение истории о восстановлении попранной справедливости, то у нас оно вызывает целый ряд вопросов. Ибо для меня как раз важно знать, не то, как герой превзошел американских бандюков и полицейских, а что с ним будет, когда он выйдет из самолета в России, где его ждет либо суд за совершенные убийства, либо пуля от охотящихся за ним мафиози. Так что концовка вызывает такое же раздражение, как и прочитанный днем раньше роман Александра Трапезникова.
18 июня, понедельник. Отдал на прочтение рукопись своего романа о Москаленко - один экземпляр в "Роман-журнал, ХХI век", а другой в "Наш современник".
Днем в кабинете Геннадия Иванова встретил Сашу Кана - мы с ним одновременно учились в Литинституте, я у Валентина Сидорова, а потом у Всеволода Алексеевича Сурганова, а он, кажется, у Вячеслава Шугаева. Его считали надеждой курса, он опубликовал в каком-то коллективном сборнике роман, много писал. Но в Алма-Ате жизнь не сложилась и он переехал в Москву к другому нашему сокурснику - Леониду Артюшенко, который руководит сейчас рекламно-издательской фирмой и смог предоставить ему работу.
К Иванову же Саша пришел, чтобы узнать об условиях приема в члены СП. Я помог ему написать заявление.
19 июня. Полистал с утра принесенный вчера из Правления "Роман-журнал, ХХI век", а также поэтический сборник Станислава Золотцева "Летописец любви", который он передал в МСПС через Марину. Стержневая публикация "Роман-журнала" - это, без сомнения, цикл очерков покойного Д.М. Балашова "Города страны", посвященный портретам Киева, Смоленска, Пскова и других исторических центров Руси-России. Но запоминаются в них не столько даже заметки о самих городах, сколько высказывания писателя об искусстве и литературе. Говоря, например, в "киевской" главе о Гоголе, Дмитрий Михайлович восклицает: "...И тут я, человек верующий и убежденный православный, скажу, может быть, ересь, но ересь, в которую верую и на которой стою и буду стоять, выстрадав её многими десятилетиями и размышлений, и наблюдений, и исторических исследований, и творческого труда. А именно: художник не подчинен никому, никакой земной (даже церковной!) власти, ибо творческая реальность есть высшая реальность, по которой выстраивается всякая другая..." И чуть далее еще: "...Конкретные наблюдения за талантом приводят к убеждению, что талант дается свыше, нисходит, так сказать. Его можно загубить, но создать искусственно невозможно..."
Потом следуют воинская повесть Кавада Раша "Железные солдаты" - о железнодорожных войсках и истории железных дорог России, и целый ряд других материалов в жанре прозы, поэзия и очерка...
И все время, покуда я сидел и листал журнал, в голове вертелся один странный вопрос: почему, когда оцениваешь каждый материал в отдельности, он кажется вроде бы и весомым, и значимым, и интересным, а от всего номера в целом веет ярко выраженной скукой? То же самое - и со стихами Золотцева: каждое само по себе вроде замечательно, а вся книга целиком кажется уже неоднократно ранее читанной... Я давно разлюбил поэзию Андрея Вознесенского, но я ведь не забыл, с каким чувством брал много лет назад его новые книги - это было действительно ожидание встречи с НОВЫМ, поэт всегда удивлял своей неожиданностью, выходом на какие-то новые уровни. И пускай это частенько было и чистым трюкачеством, эпатированием публики, но он (да и не только он один!) не позволял потерять к себе интереса, не давал читателю ПРИВЫКНУТЬ к своему творчеству, избегал предсказуемости. А в сегодняшней литературе этого почти не стало, и потому она сделалась скучноватой...
* * *
К часу дня я уже был у Марины в МСПС, где назначил встречу приехавшему из Самары писателю Александру Малиновскому. Когда-то, ещё во время моей жизни в Самаре, мы с Громовым помогли ему издать несколько книжек, вступить в члены Союза писателей, позже я организовал его творческий вечер у нас в Правлении... В свою очередь, А.С. Малиновский помог нам при создании журнала "Русское эхо", выделив для этого компьютер (он тогда работал директором Новокуйбышевского завода синтетического спирта), так что нас связывают давние отношения. Революции в русской литературе он, правда, не сделал, но некоторые написанные им вещи достойны читательского внимания - к примеру, документальная повесть о земляке Малиновского из села Утевка, родившемся без рук и без ног художнике Григории Журавлеве, научившемся по Божьей милости держать кисть в зубах и ставшем впоследствии знаменитым иконописцем. А также книга новелл "Степной чай" или роман "Черный ящик".
Недавно у Малиновского опубликовали несколько небольших рассказов в журнале "Москва", на которые я откликнулся в своем обзоре в газете "День литературы", за что он и зашел меня поблагодарить. Но были и другие темы для разговора, и мы пошли в ресторан МСПС, где Марина угостила нас на свои талоны обедом, после чего мы ещё посидели в её кабинете и, заканчивая свою беседу, пили чай.
К трем часам дня мне нужно было идти в Центральный дом архитектора на презентацию серии книг по избирательным технологиям, куда меня пригласила критик Людмила Лаврова, поэтому пришлось проститься с Малиновским и бежать туда. Придя в ЦДА, тут же встретился с прозаиком Сергеем Сибирцевым, потом увидел Людмилу Лаврову и нашего консультанта Николая Сергованцева. Получил несколько презентуемых книг, послушал выступления, после чего всех пригласили на фуршет. После того, как я в мае прошлого года бросил пить, это стало для меня самой скучной частью таких мероприятий, а потому, наевшись минут за двадцать бутербродов с красной рыбой и винограда, я поболтал немного с встреченной здесь директором Марьинского учебного центра № 491 Валентиной Ивановной Ипатовой, в учреждении которой мы с Мариной три года подряд проводили заключительные вечера литературных конкурсов "Марьинская Муза", потом попрощался с знакомыми и вернулся в МСПС к Марине. Оставив у неё полученные книги и рукопись повести Малиновского (которую тот попросил передать в журнал "Час России"), пошел с ней в сад "Эрмитаж", где в эти дни шло непрерывное карнавальное представление Вячеслава Полунина. Однако, оказалось, что один только вход в парк стоит 200 рублей, само же представление ещё 2500, так что мы развернулись и пошли искать мороженное. Но, видимо, сегодня был "не наш" день, потому что и мороженого мы, протопав пол-Москвы, нигде не нашли (и это - при рыночных-то отношениях, Господи?!.), так что на всё плюнули и поехали домой в Марьино. Здесь, практически рядом со своим подъездом, купили, наконец, в магазинчике по два стаканчика сливочного мороженного по 3 рубля 50 копеек и, поднявшись в квартиру, тут же съели.