Страница 1 из 9
Переверзев Леонид
What Am I Here For - для чего я здесь, Дюк Эллингтон как экзистенция джаза
Леонид Переверзев
What Am I Here For: для чего я здесь?
Дюк Эллингтон как экзистенция джаза (К столетию со дня рождения) текст, написанный при подготовке к одноименному докладу, но заведомо не
рассчитанный на чтение вслух
Синонимия
What am I here for, Для чего я здесь? - название трехминутной пьесы, сочиненной, исполненной и записанной в 1942 году на пластинку Дюком Эллингтоном и его оркестром. Наверное, каждому нелишне хоть изредка задаваться тем же вопросом. Спросим (риторически) прямо сейчас: Для чего мы здесь, в этом зале? Прежде всего, разумеется, чтобы воздать должное памяти и по-прежнему живому творчеству великого музыканта по случаю столетия со дня его рождения. Кроме того, нами (во всяком случае - мною) движут также и кое-какие дополнительные мотивы. Прежде чем к ним переходить, уточним: кто такие - мы? В основном, вероятно, те, кто любят играть (хотя бы на проигрывателе, хотя среди нас находятся также известнейшие музыканты-профессионалы, включая тех, кому довелось встречаться с Дюком на джем-сешнc и даже работать у него в оркестре) и слушать джаз Эллингтона. А попутно с игрой и слушанием - думать и рассуждать (про себя, вслух, публично или письменно) об Эллингтоне и джазе. Ведь Эллингтон и джаз для нас - (почти) синонимы. А для кого-то - и нечто неразделимое. И бесконечно драгоценное. И нам почему-то ужасно хочется узнать, понять и объяснить себе и другим: джаз - что же это за диво и чудо, чем оно нас к себе так привлекает и в чем его смысл, откуда оно пришло, куда идет и к чему призвано. Размышлять о том в отвлеченных категориях - занятие пустое. Отыскивать, сортировать, отбирать и связывать конкретные сведения по крупицам - дело бесконечно долгое, и часто за деревьями теряется лес. К счастью для таких любопытствующих - нам дан Эллингтон. Начиная с его биографии, написанной Барри Улановым в середине сороковых, Дюку посвящено не меньше десятка солидных монографий; в их числе - изданная и по русски книга Джеймса Коллиера. Незачем поэтому приводить сейчас об Эллингтоне какие-либо анкетные данные. Но стоит подчеркнуть его исключительное значение именно для лиц, собравшихся здесь сегодня.
Собирательная модель
Обратившись к Эллингтону, важнейшее в джазе схватываешь сразу: оно собрано, скомпоновано и подано будто специально для одномоментного, всеохватного, синоптического восприятия. Слышно и видно все сразу и целиком, как бы на огромной многоярусной театральной сцене с поворотным кругом, подъемниками, лазерами и гигантскими полиэкранами мультимедиа. Причем сам Дюк в этом театре - и автор спектакля, и режиссер, и декоратор, и осветитель, и актер на первых ролях, и предводитель импровизирующего хора. Вместе с Эллингтоном мы входим сразу и в духовность, и в телесность музыки, постигаем универсальность джазового присутствия в мире, приобщаемся ко множественной полноте существования джаза, к живой его экзистенции. Входим и сразу же останавливаемся, ошеломленные и растерянные. Куда тут ни повернись, откуда ни взгляни на это присутствие, на эту множественную полноту, на эту экзистенцию - повсюду и на каждом шагу упираешься в бесчисленные и по виду неразрешимые парадоксы, противоречия, коллизии, энигмы, конфликты и проблемы. Джаз вместе с Эллингтоном, или Эллингтон вместе с джазом уже по самой своей природе неизбывно парадоксален, противоречив, загадочен и проблематичен. Как, впрочем, и вся Музыка. Маленькое личное отступление. Лет пятьдесят назад гитарист Эдди Кондон произнес (и сделал заглавием своей автобиографической книги) крылатую фразу: "Вы называете это джазом, а мы зовем это Музыкой". Примерно в те же годы у меня сложилось убеждение в необходимости перевернуть для себя эти слова так, чтобы они выражали позицию, занимаемую мною и по сей день. Позвольте мне повторить их сейчас с единственной целью снизить объем неизбежных недоразумений: "Вы называете это Музыкой, а я зову это Джазом". Разумеется, тут всего лишь моя маленькая персональная идиосинкразия, решительно ни на что не претендующая, и просящая только о снисхождении. Безотносительно к терминологическим спорам берусь обосновать тезис о том, что в Эллингтоне и джазе мы находим собирательную модель наиболее острой музыкальной проблематики не только двадцатого, но и двадцать первого века.
Симптоматичное повторение
Лично меня, естественно, очень занимала и продолжает занимать роль джаза в жизни моего поколения. И едва ли не в первую очередь - задача его оправдания перед лицом множества выдвигавшихся против него (и против нас, его приверженцев) обвинений. Большинство последних, вызывавших некогда у нас невероятно горькую обиду, возмущение, ярость, ненависть и боль, сегодня выглядит смехотворно и в глазах молодых не заслуживает никакого внимания. Я и не буду о них говорить. Но вот что бросается в глаза: кое-какие прежние обвинения почти дословно повторяются ныне в адрес теперешней "молодежной" музыки. Они, правда, никого уже не ранят, ибо современная молодежь, куда более умная, чем мы, их попросту игнорирует. Кроме того, приверженцы этой музыки составляют ныне подавляющее большинство, тогда как мы были в крошечном меньшинстве. Вместе с тем, дабы лучше понять самое музыку молодых, ее природу и ее значение в нынешней жизни, небезынтересно было бы прояснить основные причины, факторы и мотивы, заставляющие стариков моего возраста испытывать к ней столь острую антипатию, приписывать ей какие-то злокозненные свойства и даже активно на нее ополчаться. Вынесем за скобки чисто возрастные: неизбежное с годами угасание тяги к новизне, потерю общей художественной чувствительности, усиливающийся вкусовой консерватизм, короче - исконное противостояние "отцов и детей". Нет ли за этим и еще чего-то, лежащего совсем в иной плоскости? Например, того, что определяется "духом времени" и общей сменой культурных ориентиров (они же - "стереотипы")? Или же персональных особенностей психического (или даже психосоматического) склада, заставляющих их носителей искать музыкальных переживаний диаметрально противоположного свойства? Не отсюда ли так часто рождается "эмоциональная несовместимость", эстетический антагонизм и взаимное отчуждение людей даже внутри одного поколения? Возможно, впрочем, сочетание в той или иной пропорции всех трех моментов. Как бы то ни было: наблюдая встречу различных индивидов с эллингтоновским джазом и характер вызываемых им реакций, мы получаем обильную пищу для построения ряда нетривиальных гипотез на сей счет, а заодно и очень удобную среду для опытной их проверки. О чем, собственно, я толкую? А вот о чем. Эдвард Кеннеди Эллингтон, по прозвищу Дюк - это огромная кухня-лаборатория, ремесленная мастерская, импровизационная студия и целый научно-художественно-исследовательский институт. Это широчайший полигон, на котором можно испытывать эффективность любых теорий, эстетических концепций и аналитических методов, стремящихся подойти к джазу с любой из его граней и сторон, на практике необозримых и неисчислимых. Мне хочется поделиться с вами кое-какими относящимися сюда размышлениями. Никаких готовых ответов, неоспоримых выводов или прогнозов у меня не имеется. Нет и претензий на какую-либо систематичность. Хочу лишь напомнить (с небольшим добавлением от себя) ряд известных фактов, мнений и высказываний, могущих пробудить у вас желание их дополнить, уточнить, опровергнуть, вступить с ними в спор или как-то иначе на них откликнуться. Начну с вопроса, периодически становящегося предметом дискуссии примерно раз в десятилетие. Умирает ли джаз? Лет восемьдесят тому назад, когда едва родившемуся джазу удалось выйти на мировую арену и произвести там довольно большой шум, многие говорили: ну, это мимолетная мода, она скоро угаснет сама собой, пройдет без следа, и никто о ней больше не вспомнит, будто ее и не было. Мода действительно прошла, но джазу как-то удалось удерживаться на плаву еще два-три десятилетия, хотя потом наступила действительно тяжкая пора. Не где-нибудь, а в Америке, на родине джаза, с середины пятидесятых и особенно шестидесятых годов все громче кричали: джаз отжил свой век, джаз не для молодых, а для престарелых, джаз - это вчерашний, даже позавчерашний день. Или еще жестче: джаз обречен, он умирает, а то и умер уже; в лучшем случае - стал каким-то окаменевшим музейным экспонатом. К счастью, слухи оказались преувеличенными. Какая-то часть юного поколения на рубеже второго тысячелетия выбирает, наряду с Пепси и другими замечательными вещами, также и джаз. Тем самым джазу выпадает шанс перебраться с молодежью и в двадцать первый век. Меня занимает вопрос: что именно из джаза туда переберется? Что слышит, чувствует, ищет, находит, узнает в джазе сегодняшняя молодежь? Что из джазового наследия она захочет по настоящему глубоко себе усвоить и взять, как свое собственное, в будущее? Мне, например, очень хочется, чтобы молодые взяли с собою джаз Дюка Эллингтона. То есть, конечно же, было бы чудесно, чтобы в компании с ним оказались и Армстронг, и Бэйси, и Паркер, и Гиллеспи, и Телониус Монк, и Майлз Дэйвис, и Джон Колтрейн, и Чарли Мингус, и еще множество не менее блистательных мастеров. Но, предположим, взять их всех сразу почему-то никак нельзя, и есть место лишь для одного. И коли у меня спросят: кто же этот один, кого в подобной ситуации следовало бы выбрать по наибольшему числу оснований и критериев, то я не колеблясь отвечу: это Дюк Эллингтон. И объясню почему.