В разгаре лета

- Здорово, Олев! - окликнул он меня, будто своего лучшего друга.

От той растерянности, какая была в нем при нашей последней встрече, и следа не осталось. Нет, это был уже не тот нервный человек, что стремился любой ценой обелить себя.

Я не сказал в ответ ни слова. Еще не решил, как вести себя: разговаривать с ним или вовсе не обращать внимания?

Нийдас поднялся, шагнул ко мне, и я оказался вынужден протиснуться чуть дальше, чтобы освободить ему место в проходе. Он пошел следом, словно бы подталкивая меня сзади. Когда мы выбрались в тамбур, я сообразил, что ему не захотелось затевать со мной разговор при попутчиках. Побоялся, как бы я чего не отмочил. Зачем же он тогда вообще ко мне прицепился?

- У тебя что-то с ногой, - сказал он участливо. - Ранило?

Ему удалось меня обезоружить.

- Пустяковина, - буркнул я, глядя мимо него. Тогда он сказал:

- Меня посылают на Урал. На востоке будут строить новые заводы, там невероятно нуждаются в инженерах и техниках.

Я сказал на это:

- Ты не вернулся к нам.

Нийдас рассмеялся. Словно бы мои слова и впрямь его рассмешили.

- В тот вечер ты был очень импозантен. Отчасти ты имел право так разговаривать, поскольку не знал всего и не верил мне. Может, и сейчас все еше не веришь? Прочти, пожалуйста!

Он достал из-за пазухи большой, туго набитый бумажник, выудил оттуда несколько документов и сунул их мне.

Я отвел его руку.

- Нет, ты прочти, - настаивал Нийдас. - Не желаю я, чтобы ты и кто бы то ни было думал обо мне бог весть что.

Но я все-таки не стал изучать его справок и удостоверений.

Нийдас продолжал:

- Слишком уж мы торопимся осуждать своих товарищей. Но осуждать других легко, понять - труднее. Однако мы должны понимать друг друга, Олев. В тот вечер твои подозрения так меня оскорбили, что я не смог ничего тебе объяснить, Может, ты и сейчас меня подозреваешь? Напомню тебе, однако: при теперешнем положении ни одного человека не освободят от мобилизации по пустякам, никому не выдадут ни с того ни с сего эвакуационных справок. Сам я этого не добивался. Просто подчинился распоряжению наркомата н директивных органов.

Зачем он сообщал мне все это? Неужели для него что-то значило мнение Руутхольма, Тумме или мое? Ради чего он заговорил со мной?

- Как там у вас? - перевел он разговор на другое. - С Тумме и директором все в порядке?

И, скользнув по мне взглядом, он вдруг многозначительно подмигнул и спросил:

- Как поживает наша молоденькая санитарка?

Об этом он не должен был спрашивать, нет, не должен был. Я посмотрел на него в упор и тяжело проронил:

- Товарища Уйбопере больше нет.

- Что с ней?

В голосе его прозвучало чистое любопытство, и это ранило меня.

- Или погибла, или попала к фашистам в плен. Он сокрушенно покачал головой. Притворялся,

ей-богу, притворялся. Ему было ни холодно ни жарко. Если бы случилось что-нибудь с Акселем или Тааветом, он проявил бы не больше сочувствия. Я понял это. Как и то, что все его слова и уверения были ложью. Небось немалых ему стоило трудов добыть нужные бумаги.

- Ребята наши все здоровы?

Я не ответил на этот вопрос. Сказал совсем про другое:

- Удивляюсь, что ты уезжаешь в тыл. Честное слово, удивляюсь. Или ты больше не считаешь, что война уже проиграна?

Взгляд его стал холодным.

- Я не намерен опять терпеть твое нахальство. Прощай.

Он захотел повернуться и уйти в вагон. Я схватил его за плечо и рванул к себе:

- А ты не боишься, что немцы дойдут до Волги, до Урала, до Сибири? Отвечай!

От волнения у меня задрожал голос.

- Мальчишка! - прошипел он. - Невоспитанный мальчишка!

Злость моя схлынула. Я оставил его и выскочил на перрон.

Он кинулся за мной. Остановил меня и торопливо произнес:

- Меня ты подозреваешь! А за бандитов заступаешься!

Я ничего не понял.

- Перед твоим приходом тут по вагонам шнырял инженер Элиас. Не удивляйся: инженер Элиас. Лесной брат, о котором ты боишься сказать правду.

Тут до меня дошло. По-видимому, Нийдас еще раз говорил с Ирьей Лийве, которой я соврал, будто не видел инженера Элиаса. Да, теперь мне стало это ясно. Но как Элиас попал в Таллин?

- Элиас тоже собирается эвакуироваться?

Слава богу, что я сказал хоть эти слова, а не уставился на Нийдаса разинув рот. Вполне могло случиться и такое - настолько поразило меня сообщение Нийдаса,

Голос Нийдаса сразу же стал напористым:

- Мы можем думать друг о друге разное, но в отношении классовых врагов должны действовать сообща. Инженер Элиас в Таллине, это точно. И, разумеется, прислан сюда с определенными целями. Надо немедленно информировать соответствующие органы, чтобы этого врага вовремя обезвредили. Минуточку!

Он снова начал рыться в карманах. На этот раз он вытащил записную книжку в кожаной обложке, пролистал ее, вырвал листок и, что-то написав на нем, протянул его мне.

- Позвони по этому номеру. Сообщи, что инженер Элиас, которого ты видел в Вали вместе с бандитами, орудует сейчас в Таллине. Может быть, его сумеют схватить, пока не поздно.

Я посмотрел на листок с оборванным краем, на цифры телефонного номера и, подняв взгляд, тихо спросил:

- Почему же ты сам не позвонишь?

- Эшелон может пойти с минуты на минуту. А телефон здесь только у начальника станции. В присутствии посторонних нельзя вести такой разговор.

Я внимательно посмотрел на него. Откуда взялся а его записной книжке этот номер? С чего бы?

- Ты разговаривал с Элиасом?

- Да. Он увидел меня и заговорил сам.

- О чем?

- Сказал, что ищет товарища Лийве. Но я не поверил.

- Почему?

- Слишком хорошо знаю людей. Соваться головой в огонь ради женщины так бывает только в кино.

Я почувствовал физическое отвращение к Нийдасу. Надо быть ужасной дрянью, чтобы смотреть на людей его глазами. Однако еще один вопрос я задал:

- Ты уже пользовался этим телефоном? Нийдас как-то растерялся.

- А вдруг ты и есть тот самый человек, - сказал я, едва сдерживаясь, из-за которого нашему главному инженеру пришлось бежать из Таллина?

Да, нашло на меня такое прозрение. Я впился взглядом в глаза Нийдаса, чтобы понять, скажет ли он правду или опять соврет. До чего же мне хотелось, чтобы он опроверг мою догадку.

Нийдас не ответил. Словно бы пропустил вопрос мимо ушей.

- Поступай, как тебе подскажет совесть, - сказал он ледяным голосом. Мне казалось, ты вступил в батальон, чтобы бороться с бандитами.

И он с видом превосходства повернулся ко мне спиной. Я уже не сумел бы снова сбить с него спесь. Неужели я всю жизнь буду так теряться от оскорблений? Я мог бы побить Нийдаса, но тогда он почувствовал бы себя мучеником. Я мог бы выпалить ему прямо в рожу, что если я и вступил в батальон из чистого авантюризма, как он дал мне понять, то ведь сам он сбежал из батальона по трусости. Но чего бы я достиг перебранкой? Ничегошеньки. После того как ему удалось обзавестись, нужными бумагами, уже никому не посчастливилось бы смутить его.

Нийдас заставил меня проглотить крючок, который причинял мучительную боль.

Я пришел проводить маму и сестер, но, уходя со станции Юлемисте, думал уже не столько про них, сколько про инженера Элиаса.

Позвонить или нет? Этот вопрос не давал мне покоя.

Во мне крепло убеждение, что дело Элиаса началось с Нийдаса. Как яростно он обвинял Элиаса за глаза, называя его шишкой из бывшего министерства дорог, человеком, сеявшим на нашем предприятии антисоветские настроения...

Когда Нийдас и Руутхольм спорили об Элиасе, мне казалось, что прав Нийдас. Сейчас я так не думаю. Сейчас мне кажется, что прав был Руутхольм. Слишком хорошо я успел изучить заведующего мастерской. Из своекорыстия такой человек пойдет на все.

Ладно, Нийдас, может быть, негодяй, он и есть негодяй, но Элиаса-то я самолично видел в Вали среди бандитов. У него была винтовка, и он, конечно, стрелял из нее. Он стал врагом. Моим врагом. Человек нейтральный, не говоря уже о друге, не возьмет оружия и не станет действовать заодно с лесными братьями. А врагов щадить нельзя.