В разгаре лета

К рассвету мы добираемся до шоссе.

Начинается спор, пробираться ли дальше по шоссе или по лесу. Я не вмешиваюсь. Злит меня их спор, раздражает. Почему-то все вдруг кажутся мне трусами, самое главное для них - уйти от беды живыми. Да и сам я заячья душа и веду себя так же паскудно, как остальные.

Решают идти по шоссе.

По чисто укатанному гравию мне легче идти.

Через несколько километров видим впереди большую группу людей. Нас словно сдувает с шоссе за деревья. Опять начинается спор, кто это: свои или враги?

Товарищ, который меня поддерживает, убежден, что это наши. И мы вдвоем начинаем подбираться к ним.

Так и есть - свои.

Я еще издали узнаю Ээскюлу, который стоит на обочине и смотрит в нашу сторону. Он кидается к нам.

И говорит:

- Слава богу! Я думал, что вы... остались там. Что бы я сказал Руутхольму?

Я смотрю на него и говорю:

- Многие остались там.

Ээскюла отводит глаза в сторону. Ему тяжело.

- Мы никого не должны были оставлять! На большее меня не хватает.

Ээскюла ничего не отвечает. Он подхватывает меня с другой стороны, и с помощью его и Вийры я продолжаю идти.

Я прикусываю губу, чтобы опять не захныкать.

ГЛАВА ПЯТАЯ

После перестрелки в сосновом бору под Вали об Элиасе начали говорить как о человеке, лишенном страха смерти.

- Нам бы еще десяток таких, и мы погнали бы красных обратно в Пярну, хвалил его Ойдекопп, рассказывая спутникам, как он силой утаскивал инженера. - Юло совсем обезумел, и Элиас тоже. Но напрасных жертв нам не нужно.

Констебль Аоранд выразил восхищение Элиасом кратко:

- Вояка.

Элиас не испытывал радости от этих восторгов. Наоборот, они даже раздражали его. Он покуривал, не говоря ни слова. Ему было жаль Юло, который остался, бездыханный, под соснами. Несколько раз он ловил себя на мысли, что было бы, наверно, лучше, если бы там остался он, а не Юло. До того все опротивело! Но ему не хватило мужества продержаться, как Юло, до конца, и если сейчас он должен кого-нибудь проклинать, то только самого себя.

Они укрылись на лесном хуторе по другую сторону болота. Элиас не запомнил дороги, по которой они удирали. Он вообще ничего не видел. Ему все время мерещилось смертельно бледное лицо Юло, слышался его голос: "Я врал людям..." Элиас помнил каждую фразу, сказанную в тот день Юло, но в ушах у него звучали только эти три слова.

Да, Элиас перебрался через болото словно бы с завязанными глазами. Первым продирался Ойдекопп, а он тащился следом, да и вообще в последние дни он только и шел, куда укажут.

Сперва они были на хуторе вдвоем, потом к ним присоединились Аоранд и другой бородач. Аоранд поносил крестьян, испугавшихся первых же выстрелов, и жалел о каком-то Мартине, который по собственной глупости попал в лапы истребительного батальона. Наверно, Мартином звали третьего бородача.

Вскоре к ним присоединились три хуторянина - они то и дело с волнением поглядывали в сторону деревни и о чем-то перешептывались.

К самой ночи пришел волостной старшина. Едва переведя дух, он сразу же накинулся на Ойдекоппа.

- Где же твои немцы? - заорал он еще с порога. - Они же вчера вечером должны были войти! Что теперь делать?

Его поддержали хуторяне:

- Вместо твоих немцев явился истребительный батальон.

- Чего нам так загорелось?

- Вот и влипли!

Толстая шея Ойдекоппа налилась кровью.

- Все вы хотите только получать, никто не хочет платить. Свобода не явится к вам с протянутыми руками: мол, будьте добры, примите! Война - это война, на войне атакуют и отступают. Кто заставлял вас захватывать исполком? А что касается немцев, то, по сведениям финского радио и по всем расчетам, им в самом деле пора быть здесь.

- Плевал я на твои расчеты! - не отцеплялся от Ойдекоппа Харьяс. - Вам хорошо: скрылись в кустах, и дело в шляпе. Вы не бросили на хуторе ни семью, ни скотину, ни добро.

Тут начал орать Ойдекопп:

- А кто все время подуськивал - исполком, исполком, исполком! Не ты ли? Надеешься всегда выбираться чистеньким. Других подуськиваешь, а сам - в кусты? Где ты во время боя отсиживался?

- Вы обманули меня! - чуть ли не завизжал бывший волостной старшина. И, тыча своим толстым тупым пальцем то в Ойдекоппа, то в Аоранда, то в незнакомого бородача, то в Элиаса, стал повторять: - Ты! Ты! Ты и ты!

Хуторяне опять его поддержали]

- Все вы нас одурачили.

- Пошли рыть могилу красным и сами в нее свалились.

- Самое паршивое, если пустят красного петуха под крышу.

Элиас следил за спором безучастно. Аоранд взревел:

- Кто вас обманул? Завтра-послезавтра немцы все равно явятся.

Волостной старшина сбавил тон:

- Явиться-то они явятся, но если до этого сожгут наши дома? А?

- Новые выстроишь. Ты это умеешь, - злобно обрезал его Ойдекопп. Он уже был сыт Харьясом по горло и обратился к хуторянам: - Давайте не выклевывать друг другу глаза, еще успеем. Если мы хотим получить что-то от немцев, если мы хотим, чтобы Гитлер считалея с эстонским народом и государством, то надо что-то делать. Истребительный батальон готов вот-вот задать стрекача, вряд ли он успеет приняться за поджог хуторов.

Далеко в деревне грянул залп.

- Небось Мартина расстреляли и остальных, - еле слышно произнес Аоранд.

- Палачи! - буркнул второй бородач. Элиас возразил:

- Мы убиваем их, они - нас.

Волостной старшина почему-то захихикал. Элиас с отвращением посмотрел на старика. Смех этот явно был всем противен.

- Сасся Альтпере тоже задержали.

Элиасу вспомнился худощавый крестьянин, который пытался остановить других. За что его схватили?

- Сассь остался дома, - объяснил Харьяс. - Все остальные хуторяне удрали в лес, даже те, кто ни вчера, ни сегодня и не рыпнулся. А этот небось решил, что невинного никто не тронет. Теперь, верно, жалеет, если ему уже не набили рот землей.

Бородач, имени которого Элиас не знал, добавил: . - Старик, а соображения как у теленка.

- Сассь подбил многих держаться в стороне, - произнес Аоранд. Теперь, пожалуй, не один Фома неверный прозреет.

Ночь они провели на том же хуторе Рабавеэре. Хозяйка наварила им большой чугун картошки и нажарила свежезасоленной свинины. Откуда-то выудили и бутылку водки. Пили мало, - видимо, людям было не до того. Элиас и сегодня бы напился, чтобы спастись от мучительных мыслей, но напиваться в одиночку не хотелось.

Элиас понял: ни Ойдекопп, ни Аоранд не боялись того, что их обнаружит здесь милиция или истребительный батальон, Как выяснилось, Аоранд со своими двумя спутниками скрывались тут и раньше. Но караул все-таки выставили.

Элиас позавидовал нервам Ойдекоппа и Аоранда: оба, едва забрались на сеновал, тут же уснули. Сам он долго не мог задремать, пока не провалился наконец в какой-то туман, когда сам не знаешь, спишь или нет. Он видел какие-то кошмары, понимал, что все это происходит во сне, но не мог заставить себя очнуться.

Бредовые видения возвращали его в одну и ту же ситуацию.

Он бежит. Вокруг простирается бездонное болото. Преследователей он не видит. Просто знает, что за ним гонятся и, если ему не удастся оторваться от преследователей, его расстреляют. Ноги вязнут в густом мху, бежать тяжело. Сил становится все меньше, дыхание прерывается. Но он заставляет себя бежать дальше. Падает на четвереньки, поднимается, кое-как бежит, падает снова и больше не может встать. Пытается удирать ползком, но и ползти ужасно трудно. Он видит, что волостной старшина Харьяс с осуждением следит за тем, как он во что бы то ни стало пытается удрать. Элиас прикрывает веки, чтобы не видеть злого взгляда старшины и кривой презрительной усмешки. Но лицо Харьяса по-прежнему плавает перед ним. Харьяс что-то кричит. Что именно, понять нельзя. Наконец Элиас понимает, что старшина зовет преследователей, которые вот-вот настигнут его. Крик этот словно бы пригвождает его. Жуткий, смертельный страх заставляет Элиаса грызть кулаки, лишь бы удержаться от стона.