Страница 54 из 63
Февральская революция как снег на голову обрушилась на красноярцев. 27 февраля 1917 года самодержавие рухнуло. Уже 7 марта на очередном заседании Совета министров после непродолжительных прений было решено: отрекающегося от престола Николая II и его супругу лишить свободы.
Арест царя по соглашению Временного правительства с исполнительным комитетом Государственной думы был возложен на четырех комиссаров: А. А. Бубликова, С. Ф. Грибунина, В. М. Вершинина, С. А. Калинина. Первый из этого исторического квартета был хорошо знаком чиновникам Красноярска.
Еще совсем недавно он, Бубликов, в ранге директора строящейся Ачинск-Минусинской железной дороги ходил вместе с его хозяйкой Верой Арсентьевной Баландиной по кабинетам Казенной палаты, где они согласовывали и утверждали маршрут будущей железной дороги Ачинск — Минусинск.
Арест Николая II расколол общество на два враждебных лагеря, исключением не стал и личный состав Енисейской Казенной палаты. Одни финансисты поддерживали Бубликова, другие удивлялись наглости и цинизму новоиспеченного комиссара. Впрочем, и те и другие хорошо знали, что новая метла всегда метет по-новому, только когда сломается, под лавкою валяется.
Уже осенью 1917 года чиновники Казенной палаты приняли новую присягу гражданина России, утвержденную Временным правительством 9 июня 1917 года. Ее краткий текст гласил: «Я (имя и фамилия), вступая в состав граждан Российской державы, обещаюсь и клянусь пред Всемогущим Богом и своею совестью хранить свято и ненарушимо верность России, не зная отныне иного, кроме нее, Отечества, исполнять неуклонно все обязанности российского гражданина и всемерно радеть о благе Российского государства, не щадя для него ни сил, ни достояния, ни даже, если потребуется, и самой жизни. В исполнении сей клятвы да поможет мне Бог».
Видимо, в основу этого текста легла американская клятва: «Торжественно, добровольно и без каких-либо скрытых колебаний настоящим я под клятвой отказываюсь от верности любому иностранному государству. Мои преданность и верность с этого дня направлены к Соединенным Штатам Америки. Я обязуюсь… где бы то ни было защищать Конституцию и законы США против всех врагов, иностранных и отечественных, на военной, на боевой или гражданской службе…».
Каждый день, каждая неделя были полны все новыми и новыми событиями. В Казенной палате часто задавали вопрос: введет ли Временное правительство земство в Сибири? Представители эсеровской прессы на это отвечали утвердительно, а журналист И. В. Казанцев в брошюре «Земское самообложение в Енисейской губернии» (Красноярск, 1917) писал: «Наконец-то дождалась и Сибирь настоящего хозяина — организуется земство, народ вступает в свои права».
На вопрос многих крестьян: «Что же такое земство?» — ученые и журналисты отвечали: «Земство — это такая организация общественного управления, при которой всеми местными общественными нуждами заведует само население посредством выбранных лиц. Словом, оно заведует самыми разнообразными и довольно многочисленными местными потребностями, которые разрешает своими силами и средствами».
С введением земства, считали многие экономисты, в Сибири урегулируется налоговая система. Дореволюционный журналист Казанцев (впоследствии председатель Губернской земской управы) называл бюджет Енисейской губернии чудовищным. Он писал, что «нигде в мире нет такого земского бюджета, где бы крестьянство из каждого рубля сборов выплачивало 92 копейки, а торгово-промышленный класс — 3,5 копейки». В земских губерниях Европейской России уже в 1913 году сбор с торговли и промышленности составлял 28 копеек на рубль и продолжал расти. Заметим, что из этих средств 80 копеек с рубля уходило в государственную кассу и лишь 20 копеек — в местную. Этот главный недостаток дореволюционной налоговой системы, считали многие экономисты, в корне должно изменить Учредительное собрание. Снова, как в 1916 году, власть вводила прожиточный минимум. Финансовая энциклопедия 1924 года его определяет так: это тот минимум дохода плательщика, с которого начинается обложение.
Все же доходы менее указанного размера свободны от налога. Проще говоря, прожиточный минимум необходим для того, чтобы определить соотношение между минимальными жизненными потребностями и существующим заработком.
Впервые прожиточный минимум был введен в Англии в 1799 году. Первые данные о прожиточном минимуме в Красноярске относятся к 1913 году. В то время он составлял 12 рублей 40 копеек. Как отмечают историки, на питание уходило 6 рублей 72 копейки, а на остальные расходы — 5 рублей 68 копеек (Вестник Енисейского губернского экономического совещания. — 1921. — № 2. — 25 декабря. — С. 35).
В России по закону от 6 апреля 1916 года прожиточный минимум был определен в 850 рублей (Финансовая энциклопедия. — М., 1924. — Стб. 692).
Прожиточный минимум в те годы слагался из расходов на продукты питания, одежду, жилище и прочее, за норму питания было взято 100 000 нетто-калорий в месяц. Вот этот список продуктов питания.
Хлеб черный печеный… п. 18 ф. Мука ржаная….. п. 24 ф.
Крупа пшеничная……… п. 2,4 ф. Картофель……… 2 п. 16 ф.
Капуста………………… п. 9 ф. Свекла, морковь и пр….. п. 3 ф.
Сахар и сладости………. п. 0,9 ф. Жиры растительные….п. 0,9 ф.
Жиры животные………….п. 0,3 ф. Мясо…………………..п. 6 ф.
Сельди…………………….п. 3 шт. Рыба……………………п. 1,5 ф.
Молоко……………………п. 3 бут. Яйцо……………………п. 1,5 шт.
Соль……………………….п. 2,1 ф. Чай……………………..п. 0,3 ф.
Норма одежды исчислялась от степени ее изнашиваемости одним человеком в месяц и слагалась из следующих предметов.
Пальто зимнее……………0,02 шт. Пальто летнее………….0,025 шт.
Костюм праздничный……0,025 пар. Костюм рабочий…….0,07 пар.
Шапка или фуражка……..0,03 шт. Сапоги………………….0,1 пар.
Штиблеты или ботинки….0,07 пар. Галоши…………………0,1 пар.
Белье………………………0,2 пар.
Минимум расходов на жилище вычислялся из расчета комнаты на одного человека: 0,02 куб. сажени березовых дров, 6 фунтов керосина и 1 фунт мыла в месяц.
Однако часто и обещанных продуктов и вещей из этого минимума царская власть выделить не могла.
События 1917 года стали подлинной трагедией для большинства чиновников Казенной палаты. Вот одно из писем той далекой эпохи: «Долг честно мыслящего гражданина обязывает меня открыто высказать здесь определенную точку зрения на события, имевшие место в Казенной палате 29 и 30 декабря 1917 года.
Как член корпорации служащих, находящихся в ведении Казенной палаты, полагаю, что я в одинаковой мере со всеми сотрудниками данного учреждения заинтересован в нормальном течении ее жизни и деятельности.
Формальная связь, существующая между податной инспекцией и палатою, дает каждому из нас как юридическое, так и моральное право активно участвовать в процессе развития внутрипалатской жизни.
Не подлежит сомнению, что такие акты, как вторжение в самостоятельное и независимое в губернии учреждение чуждых ему элементов, насильное отстранение посторонними лицами начальника, стоявшего во главе учреждения, конструирование управления на новых началах, не предусмотренных действующими в Российском государстве законоположениями, имеет столь серьезное, по меньшей мере, общепалатское значение, что податная инспекция не может и не должна занимать позицию вынужденного пассивного наблюдателя.
Ибо какие разумные основания могут быть у одной части сотрудников палаты монопольно решать вопросы, одинаково важные и для других.
Между тем податная инспекция оказалась практически оторванной от учреждения, с которым она органически связана, и ей предлагают принять к сведению свершившийся факт, забыв об элементах простого такта.
Я не знаю, как мои товарищи будут реагировать на бесцеремонное лишение нас принадлежащего нам права активного участия в вопросах общепалатского значения, что же касается меня, то я считаю своим долгом решительно протестовать против насильственных тенденций, проникших в государственное учреждение с улицы и превращающих его в беспорядочное сборище лиц, в лучшем случае не понимающих того, что они говорят. Доказательством моего последнего утверждения является резолюция союза служащих палаты, принимавших участие в обсуждении вопросов в связи с реорганизацией управления палатою на заседании 29 декабря. В этой резолюции ярко отражены шатания и растерянность голосовавших за нее лиц. Полная противоречия, недоговоренности, стремлений спрятаться за компромиссы и тем себя обречь, она внушает мне чувство полного неуважения к той части нашей интеллигенции, которая до сих пор себя еще не самоопределила, для которой интересы собственного благополучия выше интересов общих, интересов социального идеала.