Нежный наставник

Двери гостиной внезапно отворились. Ребекка Уолтерс была красивой пожилой куклой с каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой. Сеть тонких морщинок расходилась от ее блестящих изумрудно-зеленых глаз. Элизабет ничего не переняла от нее, чему Рамиэль был искренне рад.

При виде Рамиэля Ребекка застыла в дверях. На какой-то неуловимый миг все отразилось на ее лице Шок, страх, холодная ярость. Игра была окончена.

И она это поняла, однако быстро взяла себя в руки.

— Что этот человек делает в моем доме? Если тебе безразлична репутация твоего мужа, по крайней мере будь любезна позаботиться о репутации твоего отца.

Рамиэль ждал. Элизабет была умной женщиной. Теперь и у нее открылись глаза. У нее не заняло много времени представить себе все в истинном свете. Рамиэль лишь чуть-чуть помог ей, сказав, что ей незачем объяснять матери насчет Петре и Уолтерса.

— Ты давно уже все знала, мама?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — возразила Ребекка с презрением. — Я не позволю тебе осквернять мой дом, приводя сюда этого бастарда. Когда ты одумаешься, та можешь вернуться, в противном случае…

— Я все спрашивала себя, почему ты никогда не упоминала о возможной любовнице Эдварда. Теперь я знаю почему. Потому что ты знала… что любовниками были мой отец и мой муж. Твой муж и твой зять. Я застала их сегодня вместе. На отце было женское платье. Ты давно все знала, мама?

Ребекка смотрела на свою дочь, как на наглую собаку, кусающую руку, кормящую ее. В зеленых глазах женщины не было ни намека на угрызения совести, ни привязанности к дочери, которую она когда-то родила.

— Я всегда это знала, Элизабет. Я все знала об Эдварде еще до того, как Эндрю привел его в дом, чтобы сделать его твоим мужем. Это испытание, которое выпало нести женщинам нашей семьи. И мой отец и мой муж были любовниками. Моя мать безропотно сносила это. Я терпела всю жизнь. Почему ты должна стать исключением?

Элизабет замерла. Пальцы Рамиэля судорожно сжали серебряную рамку. Он не хотел, чтобы она узнала. И она бы не узнала, если бы доверилась ему.

— Эмма сказала, что ты хотела разбудить меня в четверг утром. Так это ты прошептала мое имя? И это ты задула лампу?

Молчание Ребекки, в котором не чувствовалось ни малейшего раскаяния, было ответом на вопрос.

— Но почему? — чуть слышно прошептала Элизабет.

— Потому что у тебя темно-рыжие волосы.

Рамиэль замер. Он не ожидал подобного ответа. Еще один фактор, который он не учел. Ребекка Уолтерс была психически больна.

И теперь Элизабет придется вынести еще и это.

Он обошел диван и встал поближе, чтобы, если понадобится, защитить ее.

— И ты убила бы меня за то, что у меня темно-рыжие волосы? — спросила Элизабет.

Зеленые глаза Ребекки сверкнули.

— Я бы убила тебя за грехи твоего отца, чтобы они не передались по наследству через его кровь, текущую в твоих жилах, — произнесла она холодно. — Я бы убила тебя, потому что я преданно любила Эндрю, а ты собиралась разрушить его карьеру и запятнать мое доброе имя, — добавила она с горечью. — Я бы убила тебя, потому что ты не хотела терпеть то, что вынесли я и моя мать. Потребовав развода, ты умалила страдания всех христианских жен и матерей, — злобно закончила она.

Жесткая позиция Ребекки не вызывала жалости. Да Рамиэль и не собирался ее жалеть. Он протянул фотографию в рамке.

— И вы попытались отравить ваших внуков за грехи их деда… или за то, что они тоже не хотели терпеть?

Элизабет, словно фурия, взволнованно вскочила с дивана.

— Это был Эдвард. Послушай, все зашло слишком далеко. Пора уходить отсюда.

Элизабет пыталась бежать, но было уже слишком поздно. Бирюзовые глаза встретили изумрудно-зеленый взгляд.

— Это не Эдвард пытался убить твоих сыновей, Элизабет, это твоя мать. Она была с ним в тот день. Возможно, она надеялась, что Эдвард примет на себя вину.

— Нет. — Мать не могла знать о яде, который превращает плоть в кипящее желание. Она не могла знать о… плотском влечении, которое убивает.

— Шпанская мушка, Элизабет, так называется этот яд. Вам ведь знакомо это название, не правда ли, миссис Уолтерс?

Молчание Ребекки говорило само за себя. Элизабет со все возрастающим ужасом смотрела на свою мать.

— Ты знаешь, как убивает шпанская мушка?

— Да. — Ребекка перевела горящий взгляд на Элизабет. Холодная улыбка тронула ее губы. — Эндрю принял ее слишком много, когда старался, чтобы я забеременела еще раз. Он едва не умер. Вот почему у меня больше не было детей. — Улыбка внезапно исчезла. — А вот у тебя два сына. Ты должна была быть довольной. Я попыталась подсыпать лекарство тебе в чашку с чаем, но ты укрылась в постели лорда Сафира. Ты всегда баловала детей. Я знала, что корзинка в прихожей предназначалась для них.

— Ты никогда не любила меня, мама? — Рамиэль вздрогнул, услышав затаенную боль в вопросе Элизабет. — Ты никогда не любила своих внуков?

— Да, я никогда не любила тебя, Элизабет. Я всегда знала, что какой-нибудь мальчик, которого любил Эндрю, однажды станет твоим мужем и мне придется принять его в моем доме. Таков путь общества уранианцев. А насчет моих внуков… У Филиппа тоже темно-рыжие волосы. А Ричард отказался пойти по стопам моего отца. Не выпьешь ли чаю?

Рамиэль просто кожей ощущал гнев Элизабет против женщины, которая сознательно поощряла надругательство над своими внуками, ее боль за все эти годы лжи. Ложь, которую покрывал сам Рамиэль.

Он говорил ей, что уранианцы — это общество молодых поэтов. Он только не сказал ей, что эти так называемые поэты были группой образованных мужчин, которые на манер древних греков брали под свое покровительство мальчиков, якобы с целью направлять их на путь истинный, продвигать их будущие карьеры, а сами развращали их.

— Нет, мама, я не хочу чая.

Элизабет позволила Рамиэлю взять ее за руку. Ребекка отступила, давая им пройти.

— Мой отец, весьма образованный человек, позволил мне изучать древних греков. Я полагаю, арабская философия также основана на греческих традициях.

Рамиэль напрягся. Ребекка вскинула голову. Злорадство светилось в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. Она готова была пойти на все, лишь бы разрушить счастье дочери. И именно сейчас она собиралась сделать это. А Рамиэль не мог ее остановить.

— Тебе пришлось не по нраву то, что ты узнала сегодня, Элизабет? Но педерастия — это древняя традиция. И бастард, с которым ты спишь, жил в Аравии, а там на подобные вещи смотрят совсем иначе. Может, тебе следовало осведомиться о его собственных пристрастиях и предпочтениях, прежде чем осуждать своего отца?

Рамиэль еще ни разу в жизни не ударил женщину. Он схватил Элизабет за руку и почти выволок ее вон из гостиной, вон из дома, который никогда не был ее домом. С мрачным лицом он помог ей подняться в экипаж и сам сел напротив нее.

— Ты когда-нибудь был с мужчиной?

Ее вопрос был настолько предсказуем, что у него на глаза навернулись слезы.

Он жаждал от нее большего.

Он жаждал доверия, он хотел, чтобы она приняла его так, как он принял ее.

— Да.

Рамиэль закрыл глаза от нахлынувшей боли воспоминаний. Он пытался уцепиться за нее. Боль была естественной, она приносила облегчение. Но память об удовольствии просачивалась сквозь обрывки времени. Вместе с сомнениями насчет себя самого.

Он тогда спал. Он не знал, кто ласкал его. Все, в чем он был уверен, это то, что проснулся от острого наслаждения, которое сменилось ослепительной, пронзительной болью. Джамиль сидел на нем верхом, словно он был женщиной, а евнухи удерживали его на полу, позволяя брату получить полное удовольствие. Потом Джамиль вытерся о Рамиэля и сказал с издевкой: «Вот теперь ты не совсем мужчина, верно, братец?»

Когда Рамиэлю было только тринадцать лет, Джамиль обучил его искусству владения ножом. Так что Джамиль не слишком долго прожил после этого, чтобы похвастать, как он лишил «девственности» Рамиэля.

У арабов было особое название тому, что с ним сделали, — dabid — насилие над мужчиной в беспомощном состоянии, во сне или под воздействием наркотиков. Рамиэль так и не смог признаться отцу, за что он убил его наследника.