Страница 85 из 86
Из числа беглецов особенно выделялись Петион, Бюзо, Барбару и Луве; именно с ними чаще всего встречалась Шарлотта.
На первых порах они не заметили горевшего в ней фанатизма, а Петион, иронически величавший ее «прекрасной аристократкой», все время подтрунивал над ней. Она хотела играть роль Эгерии жирондистов, но эти господа, познавшие утонченность бесед Манон Ролан, не принимали всерьез невзрачную провинциалку.
Только один из них отнесся к ней с известным вниманием.
Это был марселец Барбару, в прошлом ученик Марата, сейчас же — самый яростный из его врагов.
И здесь молва стала искать романтическую подоплеку.
Говорили, что Барбару, красоту которого некогда прославляла мадам Ролан, пленил Шарлотту и сам ответил на ее страсть. Но это вряд ли соответствует истине. Красота Антиноя жирондистов к этому времени сильно потускнела: он ожирел, страдал одышкой и отнюдь не искал любовных встреч. Просто, найдя прилежную слушательницу, он произносил перед пей свои диатрибы против монтаньяров и главного их чудовища — Марата.
Слова эти падали на благодатную почву.
В своих публичных выступлениях им вторили другие жирондисты. Все они в равной мере ненавидели Друга народа и не делали из этого секрета.
Его ненавидели больше, чем Робеспьера.
Значительно больше, чем Дантона.
Ведь именно он был тем «человеком 2 июня», из-за которого они потеряли власть и теперь должны были уносить ноги.
Вот куда привела меня нить.
Вот кто несет действительную ответственность за страшную смерть моего друга.
…Утром 9 июля 1793 года Шарлотта Корде покинула дом госпожи Бретвиль. В руках у нее была папка с рисунками. Встретив маленького Люнеля, сына столяра, которому она иногда дарила картинки, Шарлотта вручила ему на этот раз всю папку со словами:
— Возьми ее, будь послушным мальчиком и поцелуй меня: больше мы никогда не увидимся.
Уже четыре дня сундук ее стоял в бюро дилижансов, поскольку было решено, что она с подругами уедет в Англию. В действительности же, получив вчера от Барбару письмо к члену Конвента, единомышленнику жирондистов, Шарлотта собиралась в Париж. Ровно в десять она отбыла.
Если судить по ее запискам об этом путешествия, составленным четыре дня спустя, то оно проходило довольно весело: соседями ее были «добрые монтаньяры», оказывавшие ей различные знаки внимания, а один из них даже якобы предложил ей руку и сердце.
В четверг, 11 июля, она наконец покинула дилижанс и отправилась в гостиницу, которую ей рекомендовали еще в Кане; то был отель «Провиданс», расположенный на улице Вье-Огюстен, в доме номер 17. Она спросила комнату; швейцар, записав ее имя, кликнул коридорного и обратился к нему с трафаретной фразой: «Проводи гражданку в седьмой номер».
Удостоверено, что весь этот день она не выходила из комнаты.
Это уединение большинству историков представляется многозначительным: они изображают героиню рисующей себе картину своего преступления, сомневающейся, решающей — словом, философствующей монологами, точно героиня из старой трагедии. Действительность была проще: утомленная двумя ночами, проведенными в дилижансе, Шарлотта свалилась как убитая и проспала целый день. Только вечером она спустилась в контору гостиницы и, как истая провинциалка, уверенная, что в городе все знают все обо всем, спросила у гражданки Гролье, владелицы «Провиданса», каждый ли день Марат бывает в Конвенте. Не получив удовлетворительного ответа, она, впрочем, не настаивала и снова удалилась к себе.
На другой день, 12 июля, девушка отправилась к члену Конвента Дюперре, на улице Сен-Тома дю Лувр. Дюперре обещал провести ее в Конвент. Однако в ходе разговора девушка узнала, что Марат, вследствие усилившейся болезни, не появляется в Конвенте, и поэтому ее первоначальное намерение «поразить чудовище на самой вершине Горы» отпало. Прощаясь с Дюперре, Шарлотта не открыла ему своей тайны, но бросила многозначительные слова:
— Бегите, бегите еще до завтрашнего вечера… Вы бессильны в Конвенте — соединитесь с друзьями в Кане…
В субботу, 13 июля, она вышла из дому в шесть утра и направилась в Пале-Рояль. Обойдя галереи, она села на каменную скамью и стала ждать. В семь часов владельцы начали открывать ставни своих магазинов. Шарлотта вошла в один из них и купила за 2 франка большой кухонный нож в футляре из бумаги, выделанной под шагреневую кожу.
Выйдя из Пале-Рояля, она направилась по улице Круа-де-пти-Шан к площади Национальных побед, где еще раньше заметила стоянку извозчиков. Подойдя к одному из них, девушка сказала: «К Марату». Кучер, не знавший, где живет Друг народа, справился у своих товарищей и тронулся в путь…
…Читатель знает уже о трех ее посещениях квартиры Марата. Замечу лишь, что на случай, если ее снова не впустят, она заготовила новое письмо. Вот его текст.
«Я писала вам, Марат, сегодня утром. Получили ли вы мое письмо? Не могу верить этому, так как меня не допустили к вам. Надеюсь, что завтра вы дадите мне свидание. Повторяю вам, я приехала из Капа; мне нужно открыть вам важнейшие для спасения республики тайны. Кроме того, я подвергаюсь гонению за дело свободы, я несчастна; этого достаточно, чтобы я имела право на ваше покровительство».
В этой записке поражает последняя фраза: значит, убийце было известно, что Друг народа покровительствует всем несчастным! Она пользовалась этим, чтобы вымолить у него прием; и она шла, чтобы убить его!..
Воистину, бездонна глубина сердца человеческого и бесконечны извивы совести его…
…Что происходило в течение той четверти часа, когда там, в ванной комнате, за закрытой дверью, она осталась наедине с Маратом?
В своем послании к Барбару убийца рассказывает об этом.
Она заговорила о контрреволюционном заговоре восемнадцати жирондистских депутатов в Кальвадосе. «Назовите мне имена заговорщиков», — возмущенно сказал он и взял перо, чтобы записать их. Тогда она перечислила хорошо известных ей жирондистов. «…Записав все ваши фамилии, — продолжает Шарлотта, — он сказал мне в утешение, что через несколько дней добьется гильотинирования вас всех в Париже. Эти-то последние слова и решили его участь».
Мне представляется все это сплошной ложью.
И не в том дело, что Марат не мог сказать подобных слов, — он наверняка сказал их; но невозможно поверить, чтобы именно эти слова решили его участь! Выходит, если бы он не произнес их, убийца сохранила бы ему жизнь?.. Вспомним к тому же, что Шарлотта пробыла у Друга народа более пятнадцати минут — время не маленькое — и только после вторжения Симонны нанесла свой удар. Неужели нужно было потратить четверть часа на то, чтобы обменяться двумя-тремя фразами?..
Нет, никак нельзя верить словам женщины, провозгласившей во всеуслышание, что «никто не обязан говорить тиранам правду» и что «при известных обстоятельствах все средства хороши», женщине, которая во время судебного процесса лгала даже тогда, когда правда не угрожала ее жизни.
Взвешивая все это, я составил свою версию, в которой твердо убежден и которую ныне предлагаю читателю.
…Когда девушка вошла в эту крохотную душную комнатушку, наполненную серными парами, когда увидела бледное, распухшее, искривленное мукой лицо больного, сидящего в ванне, ее не мог не объять трепет…
Нет, совсем не так представляла она все это себе…
Я совершенно уверен: какой бы злодейкой она ни была, сколь бы бесчувственной ни казалась, она не могла взирать на это спокойно: ведь она все-таки принадлежала к людскому роду! И чувство не то чтобы жалости, но хотя бы изумления перед этим несчастным страдальцем не могло не возникнуть в ее сердце.
Она, несомненно, в нерешительности остановилась, и воля, еще минуту назад такая несгибаемая, должна была покинуть ее.
Убить Цезаря на Форуме, когда тебе угрожают тысячи его телохранителей, — это героизм… А убить полутруп, смотрящий на тебя искаженным от боли взглядом? Не то же самое ли это, что убить ребенка?.. Вспомним: даже наемные злодеи, не верившие ни в бога, ни в дьявола, остановились в нерешительности перед кроватками племянников Ричарда III; могла ли молодая женщина бестрепетно вонзить нож в это измученное тело, открывшееся взору ее и такое доступное для ее удара?..