Становление европейской науки

Томас Мор, гражданин Утопии и, значит, автор «Антиутопии». Сделав сказку былью, нельзя же продолжать плодить небылицы; «антиутопия» — единственный жанр, приличествующий инакомыслящим подданным счастливейшего острова Утопия. Будем помнить: мифология рационализма — комбинаторика каких угодно неожиданностей; чего ей всегда недоставало и должно было недоставать, так это конкретной модальности «кто». Удивительный миф, даже супермиф, ибо превзошедший все капризы традиционно мифической каузальности; «Вы желаете знать, как была сотворена Вселенная? — пожалуйста»; убийственное «пожалуйста», над которым еще в прошлом веке трясся Карлейль: «Сотворение Мира, — это он знал уже наверняка, — для многих Ученых Обществ нынче менее таинственно, чем выпечка пирога: относительно последнего были умы, которых вопрос: Как туда попали яблоки? приводил в отчаяние»;[443]но вот что важно: этот миф всегда хотел быть анонимным и коллегиальным; словно некая «психология без души», утверждал он свою уникальность в «мифологии без героя», и, интерпретируя «творение», доводил его до внутренне непротиворечивой картины «творения без творца»[444]. Консеквенции атеизма не имели конца; от ненужности «гипотезы Бога» путь вел к ненужности «гипотезы автора»; теологи спорили на тему: «Жил ли Иисус?», филологи оспаривали реальность «Гомера» и «Шекспира»; рациональная чистота и интерпретируемость «творения» предполагала «ампутацию личности творца» (формула Р. Барта); неважно, «кто» это сделал; рационалистическое «кто» — это «мы», сообщество штатных единиц, подключенных к сверхразуму коллективного сознания, словами Гёте, «масса неполноценных людей, воздвигающих свое ничтожество друг на друге»[445]. Так

в безмятежном цикле теоретических «семинаров» и «круглых столов»; сюрпризы начинались впервые в технологической проекции. Здесь познание материи вытеснялось потреблением материи, требующим только одного: господства над материей; метаморфоз науки в технику был, по существу , срывом неудавшегося гнозиса в чисто потребительскую магию, тем более сомнительную, что невежественную, в каком-то солдафонском самоупоении мнящую, что можно командовать демонами электроэнергии, не утруждая себя вопросом, что такое электричество. В технике научный «миф без героя» обернулся ужасающим фокусом «магии без мага», этим апокалиптическим безрассудством пресыщенного рационализма, — «какое совершенство человеческого разума!» Затаим дыхание: миф науки — миф бумеранга, и если Лаплас решился-таки зачеркнуть гипотезу Творца, то он уготовил этим нелегкую участь своим безымянным внукам, которые сами окажутся однажды вполне ненужной гипотезой в атеистическом вердикте «мыслящих машин».

9. Святки «божественного маркиза»

26 января 1782 года, на пятьдесят девятом месяце заключения в Венсеннском замке, маркиз де Сад написал одно из ста семидесяти девяти своих писем, о которых с такой слепой удачей обмолвился как-то его слуга Картерон: «Кажется, что целый рой пчел слетелся на вашу бумагу». Письмо адресовано мадмуазель Марии-Доротее де Руссе, восторженной поклоннице «божественного маркиза» («он пишет как ангел»), и озаглавлено: «философские новогодние гостинцы». Небезынтересно было бы прослушать отрывок из этого письма[446].:

«Жалкие твари, краткосрочно копошащиеся на поверхности этой грязи, где одна половина стада должна преследовать другую! о человек, тебе ли судить о том, что́ добро и что́ зло? Тщедушной ли особи твоего рода означать границы природы, решать, что́ ей можно, провозглашать, чего ей нельзя! ты, в чьих глазах и самое ничтожное из ее действий всё еще нуждается в понимании, ты, не умеющий объяснить и наиболее легкое из явлений, определи мне происхождение законов движения, законов тяготения, изложи мне сущность материи: инертна она или нет? Если она не движется, скажи мне, каким образом природа, никогда не пребывающая в покое, могла сотворить нечто всегда в ней существующее, а если она движется, если она есть достоверная и законная причина вечных порождений и изменений, скажи мне, что́ есть жизнь, и покажи мне, что́ есть смерть; скажи мне, что такое воздух, порассуждай о его различных состояниях, втолкуй мне, почему я нахожу раковины на горных вершинах и руины на морском дне.

Ты, кто решаешь, есть ли данная вещь преступление или нет, ты, что посылаешь на виселицу в Париже за то, что в Конго стоило бы короны, сосредоточь мои мысли на ходе звезд, на их подвешенности, силе их притяжения, их подвижности, их сущности, их периодичности, докажи-ка мне Ньютона вместо Декарта и Коперника вместо Тихо Браге, объясни мне только, отчего камень, брошенный в воздух, падает с высоты, да, дай мне ощутить это столь простое действие, и я прощу тебе то, что ты моралист, если ты получше будешь разбираться в физике.

Ты хочешь анализировать законы природы, а сердце твое, твое сердце, где она запечатлена, само остается загадкой, которую ты не в силах разрешить . Ты хочешь определить их, эти законы, и ты не можешь сказать, как это происходит, что крохотные взбухшие капилляры во мгновение ока сбивают с толку голову и в течение одного дня превращают в злодея честнейшего из людей. Ты, остающийся мальчиком как в своих системах, так и в своих открытиях, ты, что вот

уже три или четыре тысячи лет изобретаешь, изменяешь, выворачиваешь, аргументируешь, и смог из всего открыть нам лишь Элизиум греков, в возмещение наших добродетелей, и их вымышленный Тартар, в наказание наших преступлений; ты, остающийся выскочкой после стольких рассуждений, стольких трудов, стольких запыленных томов, скомпилированных на эту высокую тему, выскочкой, говорю я, годной лишь на то, чтобы заменить Геракла рабом Тита и Минерву еврейкой, ты хочешь углубляться, философствовать о человеческих заблуждениях, хочешь догматизировать на темы порока и добродетели, тогда как тебе не дано ответить мне, что́ есть и то и что́ есть другое, что́ из них потребнее всего человеку, что́ лучше согласуется с природой, и не рождается ли из этого контраста глубокое равновесие, которое делает то и другое необходимым.

Ты хочешь, чтобы весь мир был добродетельным, и ты не чувствуешь, что, будь на земле одни добродетели, всё тотчас же сгинуло бы; ты не хочешь понять, что, поскольку нужно, чтобы были пороки, негоже тебе их карать, что это значило бы для тебя насмехаться над кривым… Какой ужасный итог ожидает тебя, навязывающего свои ложные махинации и гнусные запреты той, что насмехается над тобой?..

Несчастный, я трепещу, говоря это: что нужно колесовать того, кто мстит за себя своему врагу, и осыпать почестями того, кто убивает врагов своего короля, что нужно уничтожить того, кто крадет у тебя золотой, и завалить тебя воздаяниями, тебя, который присвоил себе право истреблять именем собственных законов того, кто виновен лишь в том, что поддался законам природы, кто не имеет иной вины, кроме той, что родился для священного поддержания ее прав. Эй! отбрось ко всем чертям свои сумасбродные ухищрения! наслаждайся, говорю я тебе, предоставь природе заботу двигать тобою по ее усмотрению, Вечному же заботу карать тебя.

Если ты способен лишь на нарушение прав природы, ничтожный муравей, застрявший на этом клочке земли, тащи свою соломинку в кладовую,

высиживай свои яйца, корми своих крошек, люби их, особенно же не срывай с их глаз повязку заблуждения; расхожие химеры, я согласен с тобою, лучше способствуют счастью, чем печальные истины философии. Наслаждайся светочем Вселенной: не через софизмы, а чтобы освещать удовольствия, светит ее свет в твои глаза. Не употребляй полжизни на то, чтобы сделать несчастной другую половину, и по истечении нескольких лет прозябания в этой достаточно диковинной форме, что бы ни думала о ней твоя гордость, успокойся в лоне твоей матери, дабы пробудиться в другом устройстве, подчиненном новым законам, в коих ты смыслишь не больше, чем в прежних.

443

Th.Carlyle, Sartor Resartus, op. cit., p. 2.

444

И даже до отмеченной Шеллингом бессмыслицы «учения о Богах без Бога». См. Schelling, Philosophie der Mythologie. Sämtliche Werke, 2. Abt., Bd. 2. S. 120.

445

GoethesWerke, Weimarer Ausgabe, op. cit., Abt. IV, Bd. 38, S. 13.

446

Sade, Lettres choisies, op. cit., p. 97–99.