Вершина холма

– Ваше право, Мак. – Майкл пожал плечами. – Сколько я вам должен?

– Нисколько, – ответил Маккейн. – Последние два прыжка, сегодняшний и предыдущий, за мой счет.

– Как хотите, – сказал Майкл. Возбуждение от прыжка еще не прошло, и он был неподвластен раздражению. – Спасибо вам за все.

Он протянул Маккейну руку, но тот отвернулся и стал наливать себе кофе.

– Послушайте, Мак, в чем дело, я же никого не убил – ни себя, ни других?

– Пока. – Маккейн шумно отхлебнул кофе. – У меня были подозрения на ваш счет, а теперь все стало ясно. Когда вы уедете, я позвоню вашей очаровательной жене и посоветую обратить внимание на ваше поведение.

– Звоните кому хотите, – запальчиво сказал Майкл.

– Я посоветую ей отправить вас к священнику, психоаналитику или вашему семейному доктору, а может, к раввину или гуру – словом, к любому, кто сможет убедить вас, мистер Сторз, что лучше жить, чем умереть.

– Что за чушь, Мак.

Маккейн едва заметно улыбнулся.

– Всего доброго, – сказал он, глядя, как Майкл скатывает костюм и снимает ботинки. – Будьте осторожны за рулем, – добавил он. – В субботу на шоссе полно полицейских.

Он вернулся в пустую квартиру. Около телефона лежала записка от Трейси: «Я у родителей. Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром». И подпись – «Т».

Он смял записку и бросил ее в корзину для мусора. «Т». Могла бы написать «Любящая тебя Т», или «Пожалуйста, позвони. Т», или «Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать, милый?» Как она добралась до Хамптона без автомобиля? Видно, вокруг нее крутится кто-то из старых друзей, не потерявших надежды на лучшее, нет, скорее на худшее. Даже не сказала точно, когда собирается вернуться. Спи один, дружок, ночь, две, какая разница?

Ведь могла она ласково, по-домашнему приписать, например, что в холодильнике для него оставлен бифштекс или что продукты кончаются – сходи, милый, и запасись на уик-энд.

«У тебя свои дела, – говорила Трейси, – у меня свои». В этом был явный вызов, он подумал: а вдруг Маккейн в самом деле позвонил ей и наговорил про священников, психоаналитиков и раввинов, и поэтому она уехала?

После свободного полета в сказочном утреннем небе уютная, тщательно убранная квартира казалась тюрьмой. Он чувствовал, что его лишают свободы, заковывают в цепи. Кто именно, он не уточнял.

Раздраженный, он взял телефон и набрал номер ее родителей. Он решил поставить точки над «i». «У твоего мужа есть определенные потребности, увлечения, странности, если хочешь. Он не мыслит жизни без риска, этого заменителя свободы. Арифметика тут простая – десять минут полета, победы над страхом равняются пяти дням с понедельника до пятницы. Тебя это касается лишь в той мере, в какой позволяет мне быть счастливым, живя с тобой. Я не желаю становиться рабом женской осторожности. Ты не мать, которая запрещала мне лазать на деревья. Здесь не Сиракьюс».

Длинные гудки. Никто не подходит. После десятого гудка он положил трубку. Его наказывают. Он представил Трейси в доме на берегу океана, не подпускающую никого к телефону. «Мой муж – сумасшедший. Он еще молод, но уже оплакивает свою юность и стремится доказать себе, что никогда не состарится. По субботам он впадает в детство. Во время медового месяца он чуть не оставил меня вдовой. Пусть делает выбор. Уехав, я показала ему, что сделала свой. Я не позволю ему пренебрегать мной. Брак – взаимный компромисс, чем раньше он это поймет, тем лучше», – так, наверное, думала она.

Майкл в сердцах бросил трубку. «Успокойся, – сказал он себе, – просто они пошли гулять на побережье, через десять минут она вернется, подойдет к телефону, позвонит мне, спросит, удался ли прыжок, позовет приехать к обеду».

Он зашел в маленькую гостиную – ее студию. К мольберту была приколота незаконченная акварелька – яркие, живые цветы. Поразительно, с каким несокрушимым упорством эта женщина, создающая изящные узоры, стремится навязать ему свою волю. Его мать тоже казалась хрупкой, неприспособленной к жизни. Но она и правда рано умерла.

Майкл вернулся в чистую, светлую гостиную. Внезапно ему показалось, что здесь никто не живет, что это искусно оформленная, мастерски подсвеченная соблазнительная витрина мебельного магазина, которую завтра обставят не менее эффектно, но совсем иначе. Телефон молчал.

«Будто и нет у меня жены», – подумал он и вспомнил вечера до свадьбы, когда Трейси говорила, что занята, но не объясняла, чем именно. Куда она ходила, с кем встречалась, что делала? «Я не хочу стеснять твою свободу», – сказал ей как-то Майкл. Искренен ли он был, говоря это? Что означала ее скрытность?

У него был маленький столик в углу гостиной, где он вечерами просматривал бумаги, писал письма и хранил чековые книжки. Там же стояла цветная фотография – Трейси была снята на лужайке перед родительским домом в солнечный летний день. Она сидела в плетеном кресле с книгой на коленях; волосы, которые она в городе почти всегда закалывала, иссиня-черные в лучах солнечного света, свободно падали на плечи. Трейси была в бледно-голубой рубашке, оставлявшей открытыми загорелые округлые руки, и в длинной синей юбке, а на ее нежном лице застыло серьезное, почти вопросительное выражение. Современный мальчишеский стиль ей не шел. Ее зрелая женственность, наследие ушедших веков, требовала поклонения, внимания, защиты. Майкл смотрел на карточку, и его захлестнула грусть. Снимок был сделан до их встречи в театре. Кем – мужем? Фотограф не скрывал, что очарован ею. Девушка в саду. В разгаре цветения. Яркий, красочный образ. Из старых добрых времен. «Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром. Т.». Что-то не вяжется. Иные века. Другие нравы.

Он снова набрал номер. Никто не отвечал. Впереди маячил одинокий субботний вечер в пустыне города. Майкл не мог оставаться в этой выставочной комнате, полной молчаливого укора. Он набрал другой телефон, сохранившийся в памяти от холостяцкой жизни.

– Джози слушает.

Высокий прозрачный голос, знакомая манера отвечать на звонок.

– Это Майкл, – сказал он.

– А, пропавший жених.

– Пообедаем вместе?

– Почему бы и нет? – без колебаний ответила Джози. Сколько свиданий отменила она ради него?

– В час? – предложил он.

– Идет. – Так отвечать она научилась у него. – Не будем терять времени.

– На старом месте, – сказал он.

– Конечно.

– Ты верный друг.

– Это мое несчастье, – заметила Джози. – Я приколю к шляпе алую розу, чтобы ты узнал меня.

– В этом нет необходимости.

– Мы не виделись целую вечность, жених.

– Ты преувеличиваешь.

– Мне одеваться?

Он засмеялся:

– Мы же сначала пообедаем, а что будет дальше, я не знаю.

– А я знаю, – сказала она. – Учти, я полюбила шампанское.

– Что еще ты успела полюбить? Я попрошу положить это в ведерко со льдом.

Теперь настал ее черед смеяться. У Джози был удивительный смех – тихий, девичий. Он всегда очаровывал и поражал Майкла, потому что не соответствовал ее облику – Джози производила впечатление неприступной, надменной женщины. Она была его постоянной, многолетней привязанностью, если допустить, что он мог привязаться к кому-то, кроме Трейси. Их не связывали никакие обязательства. Когда Майкл звонил ей после месячного перерыва, она говорила без тени обиды в голосе: «А, вспомнил про Джози». Простая, но весьма эффектная девушка, она приехала в Нью-Йорк из Алабамы, быстро сделала сногсшибательную карьеру, позируя для журналов, вышла замуж за богача, удачно развелась и, как она говорила о себе в тех случаях, когда кто-то пытался вернуть ее на путь истинный, наслаждалась с тех пор каждым мгновением жизни. «Я – страховочная сетка, – со смехом сказала она как-то Майклу, – натянутая под канатом, на котором балансируют многие семьи».

Майкл опустил трубку, посмотрел на телефон и заколебался, подумал, не лучше ли перезвонить, извиниться за свой необдуманный порыв, сказать, что им не стоит встречаться. Но он не сделал этого и, сам того не ведая, подписал в эту минуту смертный приговор своему браку с Трейси.