Страница 5 из 8
Д.Ф. В твоей книге уже значительно уменьшилась рефлексия к так называемому тобой чандаловеку. Тенденция хорошая, хотя есть еще целые страницы, на которых всё еще происходит анализ «последнего человека». Насколько ты сам осознаешь или планируешь избавление своего творчества от такой рефлексии, ведь если ты хочешь говорить через века, в твоих текстах не должно остаться места осколкам человека?
А.Л. Да, вопрос очень важный и интересный. Тут палка о двух концах. Ведь некоторые моменты чандоловеков, будучи высвеченными, могут пробуждать столь необходимое к ним отвращение в тех, кто еще хоть чем-то чреват. Это делает и Заратустра, который говорит, что «вы не понимаете сверхчеловека, так я вас оскорблю, я буду говорить вам о последнем человеке». И Заратустра говорит о последнем человеке на многих страницах. И мне кажется, что эта оплеуха многим людям, будущим, тем кто чреват великим –необходима. Это же делает и Свифт в своем «Путешествии Гулливера». Я очень рано, в четыре года, начал читать, и это было первое произведение, которое меня шокировало, - с тех пор я стал навсегда отличать йеху от нормальных людей. В четыре года мальчик еще ничего такого не понимает, но это чувство отвращения отталкивало меня от тех процессов, которые затягивают йеху или недочеловеков в их недочеловеческое состояние. Это очень важно почувствовать и описать, особенно на определенной стадии развития. Как у Маяковского: ребенку очень важно пораньше понять, что такое хорошо, и что такое плохо.
Д.Ф. Хороший ответ. В заключительной части воей книги ты начинаешь вдруг много говорить о современной политике. Среди затрагиваемых тобой вопросов выделяется тема еврейства. Анатолий Ливри – еврей?
А.Л. Я именно сейчас разрабатываю вопрос отступничества, отхода от собственной расы. Когда человек рождается в определенной общине, он как бы обязан продолжать её традиции. Но существует необходимость отхода от того, к чему тебя предрасполагает, как говорили еще во времена Ницше, «голос крови». Только так возможно что-то по-настоящему сделать, создать. Да, у меня есть еврейские предки, но я считаю момент отступничества чрезвычайно важным. Я считаю, что нет никакой душевной храбрости в том, например, чтобы гугенот умер за протестантского бога. Мне кажется, что наибольшая храбрость в том, чтобы человеческое создание с еврейскими корнями смогло воспринять арийское Божество как Божество, за которое можно умереть. Это будет для еврея тотальным отступничеством. И только так можно что-то создать – выбрав своего бога самому.
Д.Ф. Интересно. Однако мой вопрос был задан так как раз потому, что в твоем тексте, наоборот, прослеживается приверженность еврейству. Ты провозглашаешь, проповедуешь, пророчествуешь вещи, которые являются очень важными и даже святыми для всякого еврея. Восстановление царства Израиля, храма Давида. Этот геополитический экскурс с акцентуацией на «еврейском вопросе» очень контрастирует с основным содержанием книги, посвященным физиологии сверхчеловека. Отступничеством там и не пахнет, там присутствуют идеи радикального сионизма.
А.Л. Нет, я там пишу совершенно о другом, и, наверное, не столь прямо. Меня воспитала и всему обучила Франция. Но я даже не француз, а галл в древне-римском смысле. Я считаю, и именно об этом идет речь в заключительной части моей книги, что, прежде всего, должна возродиться Франция. Я пишу о том, что Франция способна возродиться исключительно тем, что признает, заявит, что всё, что произошло с 1789 года, это ложь. Это должно быть примерно то же, что произошло в России, когда Ельцин попросил прощения за убийство царской семьи и прочие преступления большевиков. Именно во Франции нужно изъять весь этот 200-летний пласт «восстания рабов».
Культурологическая сложность состоит в том, что когда это восстание произошло, в 1789 году, Франция представлялась на тот момент совершенством для всего мира. Великие поэты Пушкин, Лермонтов и другие были просто поглощены революцией, её идеями «свободы» - именно потому, что они исходили из Франции.
И только когда Франция повернется назад, только тогда всё снова встанет на свои места. Весь современный мир, как следствие этих послереволюционных французских веков, придет снова в порядок. Для этого именно Франции нужно совершить определенный жест. Этот жест есть коронация французского короля. Я сегодня открыто говорю об этих вещах, я преподаю их. Нужно восстановить монархию во Франции. И тогда вся мировая история встанет на своё место, в том числе и российская.
И тут надо понимать, что для француза древней, доброй расы, для галла коронация в Реймсе – это воспроизведение иерусалимского помазания на престол. Для каждого француза, и ЛюдовикXIV, и ЛюдовикXV, и не оправдавший надежд ЛюдовикXVI, - это царь Давид Запада. Вот о чем я говорю, анализируя историю еврейства, - о восстановлении нарушенного равновесия. Восстановление древней монархии успокоило бы именно эту разрушительную семитскую тенденцию, потому что еврей (не знаю, можно ли это публиковать на твоем сайте?), отошедший от своего, пусть умершего бога, становится 100-процентным чандалой, способный только разрушать.
И только акт коронации французского монарха и, с другой стороны, коронация настоящего царя Давида в Иерусалиме успокоят в эдаком буддистском смысле и еврейскую, и европейскую чандалу от Парижа до Урала. Я сам могу пожертвовать себя для идеи, став Царём иерусалимским.
Д.Ф. Звучит сверхутопично. Но кто в Европе может выступить в роли вновь коронованной персоны?
А.Л. Во Франции для этого есть король, Людовик ХХ-ый, прямой потомок Капета.
Д.Ф. Насколько он отвечает сути королевской власти?
А.Л. Это совершенно неважно. Это символический акт, знаменующий собой марш назад на 220 лет.
Д.Ф. В свете таких убеждений, ты предстаешь в роли сверхконсерватора.
Д.Ф. Да, это некое мужское просветление, совершенно не буддистское, прямо ему противоположное. «Просветление» к активным действиям и активной жизни, полной страдания и счастья.
А.Л. Пока только как поэт, и как протагонист Ницше. А потом посмотрим. Нужно быть ни на что не претендующим воином определенных идей, чтобы вещи становились на свои места согласно им. Об этом я и пишу. Ведь депортацияафрикано-мусульманского контингента в Европу и война, которая произойдёт на этом континенте или его части в связи с этим, может разбудить дремлющие в европейцах силы. Мы с тобой уже говорили по дороге сюда, что даже обычная драка может разбудить в человеке нечто высшее и значительное. То же самое может произойти в масштабе всей Европы в результате будущей войны.
А.Л. Да. Ведь что произошло в Европе после убийства ЛюдовикаXVI? Поднялась волна человеческих отбросов. Потом она перенеслась в Америку, Россию, сейчас уже даже в Иран. Этот шторм до сих пор не успокоился. Он выплескивает повсюду самых отвратительных человеческих (так сказать) созданий.
Достоевский, который, по мнению Ницше, был самым выдающимся психологом после Стендаля, прекрасно описывает облегчение Раскольникова, когда его, наконец-то, арестовали. До этого момента он был не спокоен. И то же самое происходит в душе француза, который был идеалом для всего мира, но, совершив самое страшное преступление, убив наместника Бога на Земле, отца французской расы, он все эти последующие десятилетия насмерть замучен своей совестью, требующей воздаяния, покаяния, возвращения всего разрушенного на свои прежние места. И ведь когда Ленин совершает аналогичное преступление в России, его идеалом выступает сначала Робеспьер, а впоследствии и Парижская коммуна.
Д.Ф. Да, ведь и Маркс писал свой коммунистический манифест, руководствуясь событиями, произошедшими именно тогда в Париже. Да и Америка писала свою конституцию, беря пример именно с тех самых французских идей. Кстати, про Америку ты пишешь, что там «человечинкой и не пахнет», что Америка туго знает своё дело сильного на этой планете. Почему? На мой взгляд, Америка сегодня и есть оплот чандалы, пример полной деградации человека в духовном смысле. Это колосс на глиняных ногах, падение которого не за горами.