Нехитрые праздники

Люся не успела договорить — вошел Костя Лапин. Он как-то сразу возник с пачкой сахара и батоном около шкафа, и было непонятно: только появился или давно стоял. По Сергею волной пробежал внутренний стыд, даже испарина выступила: он зачитывал Косте эти понравившиеся ему книжные строки, которые только что с печалью высказал Люсе как свои! Слышал ли Лапин конец разговора?

— Прости, Костя, я еще до сих пор замок не сделал, — вскочил Сергей, не давая тугодуму Лапину опомниться. — Но… «муваги» целы. Люся вон стерегла, костьми, говорит, лягу, лучше себя отдам, чем бумаги… — Обидеться на него невозможно: Сережа как бы любя подтрунивал. И взгляд его теплился умилением.

Все же Костя Лапин за минувший год сильно изменился: что-то с ним происходило, замечал Сергей. Раньше полинялый осенний плащ, в котором Лапин щеголял всю зиму в любые морозы, и грубой вязки серая шапочка выглядели на нем неким древним священным убранством, а весь облик казался неустрашимым, попирающим людские понятия. Теперь же старые его одежки — и выглядели старыми, заношенными. А самого Костю впору было принять за человека, давно проживающего без паспорта в теплотрассе.

— Заварку купил! — воскликнул Сергей почти восторженно, словно заварка была его давней несбыточной мечтой. В отношениях с Костей он знал меру насмешничанью.

Люся тотчас вызвалась поставить чайник, но Сережа в порыве великодушия сделал это сам.

Проходил по коридору, услышал — в фойе заиграл кто-то на пианино, запела девушка. Голос сразу потянул Сергея к себе, словно струя свежего воздуха в душный день. Он даже ступать стал мягче, боясь вспугнуть его, как наваждение. Заглянул в фойе, и довелось пережить миг изумления: пела та самая девушка, из-за которой вчера вечером Борька Чибирев немножечко свихнулся. Сергей узнал ее со спины, по смолянисто-черным волосам, рассыпавшимся по спинке стула. Ему говорили: обаятельна, хорошо поет, но он не ожидал, что настолько.

— Здорово, — проговорил, дослушав, Сережа. И забыв поведать о таком забавном факте, как исключение, в котором певунья сыграла не последнюю роль, добавил: — Надо, чтоб Костя Лапин послушал!

На Лапина задушевное пение, если оно действительно шло из души, без желания удивить, производило совершенно особенное впечатление: обычно хмурое, со сдвинутыми бровями лицо его все выглаживалось, вытягивалось, в нем проступало что-то такое, страдальческое и сладостное, казалось, какой-то предел, что даже смотреть на него становилось неловко.

Когда Сережа появился с Костей, девушка совершенно беззастенчиво и очарованно улыбнулась.

— А, снежный человек! Вы простите, мы вас так с сестрой называем. Его, говорим, где-то в Гималаях ищут, а он в институте искусств… Вы духовник, да?.. Жаль, вам была бы к лицу похоронная процессия. Вы не обижайтесь, я без худого умысла, болтунья страшная…

А Сергей вдруг шлепнул себя по темечку, вспомнив якобы про чайник, и, хитренько возбужденно улыбаясь, покинул фойе. Ему нравилась собственная сметливость. Он казался себе неким психотерапевтом или иной силою, способной ненароком помогать людям. Костю же необходимо сейчас растормошить, перенаправить взгляд, а то уставился… в свои комплексы. Правда, она с Борькой… Ну да это всё условности.

Так, пряча вроде бы улыбку, он вошел с чайником в комнату. Люся, конечно же, эту улыбку заметила, поинтересовалась.

— Одно доброе дело сделал, — ответил Сережа сдержанно, с тоской, будто великодушие ему стоило и жертвы немалой.

Скоро настало подтверждение тому, что деяние Сергея действительно было добрым. В оставленную приоткрытой дверь донеслось пение. Сергей, не веря ушам, вышел в коридор, а после вызвал и Люсю. Без сомнения: Костя подпевал девушке вторым голосом. Лапин частенько намурлыкивал что-нибудь себе под нос в полной забывчивости, но петь!.. Да еще довольно густым басом — в обиходной речи бас его назывался «проглоченным». Вот уж воистину — прорезался голос. А когда, спустя добрых полчаса, Сергей пошел проводить до остановки Люсю, чего никогда раньше не делал, Лапин с девушкой по-прежнему находились вдвоем в фойе. Что было более всего удивительным: говорил Лапин и, похоже, много!

— Для массы скрепляющая сила — всемирное тяготение. А для людей — тяготение друг к другу! — упоенно рассуждал по пути Сергей: он казался себе вершителем судеб. — Если вынуть из массы, как ниточку из бус, всемирное тяготение — можно раскатать вселенную. А человечество можно погубить, уничтожив тяготение людей друг к другу! Я так думаю.. Ты согласна?

Люся, конечно, была согласна.

— Впрочем, и бараны друг к другу тянутся, — впадал Сережа в неизменное противоречие. — Головы от солнца друг под дружку прячут. Все материальное — оковы! Когда-нибудь люди вообще откажутся от своей телесной оболочки. Экстрасенсы ее сейчас уже ни во что не ставят. Киберн-этап… В будущем мы, может, будем парить в пространстве в виде каких-нибудь бликов или лучей… Я иногда чувствую в себе что-то такое… щемящее, зов далеких звездных прародителей, может быть… — в лице Сережи появилось что-то от высокой скорби, от нездешнего назначения, словно это и был тот миг, когда он почувствовал в себе звездный зов.

Люся покраснела: она пристыженно показалась себе более заземленной, недостойной Сергея. Ей не хотелось лишаться телесной оболочки! Да и как это? Пожалуй, самому-то было не все равно, какая телесная оболочка у Эльвины, той девушки, за которой ушел со злосчастной вечерушки.

Она попрощалась и пошла к подходящему трамваю.

— А ты, Люся, оказывается, стройняшка! — крикнул он вдогонку.

А зачем? Она оглянулась и так тепло, влажно посмотрела… Теперь думать будет — накручивать себя… Она ведь такая… А для того и крикнул, чтоб думала…

Курс решил защищать Сергея и Бориса. Особенно много горячих голосов было за Сергея, потому как он получался вообще ни при чем.

Комсорг института, двадцатисемилетний парень, рыжий, грузный и очень сдержанный, из музыкантов, тем своим усталым тоном, который дает понять, что он вроде ни в чем не уверен и мало на что надеется, все-таки пообещал вступиться за исключенных. Хотя и крепко усомнился в успехе дела Бориса — Сергея по общежитию он хорошо знал, а Борю только так, с виду.

Сергей тем временем встретился с Эльвиной. В жутком трагедийном упадке, утыкаясь взглядом в пустоту и тяжело морща лоб, поведал он ей историю своего отчисления. Реакция Эльвины была неожиданной: не удивилась, не посочувствовала… Ровно так, отчужденно сказала:

— Видишь, я была права. Не надо было меня провожать. Не пошел бы, ничего не случилось.

Он же ей всю сложную подоплеку исключения выявил, все с самого начала, с увольнения Мастера!.. А она уловила только последнее, фактик этот мизерный, клубничку!..

— Не переживай, что исключили, — говорила она. — Поработаешь на производстве, узнаешь жизнь.

— Я не переживаю, что исключили! — выходил из себя Сережа. — Не о том переживаю! Несправедливость, лживость… и все под красивые слова!

— Так везде и всегда. Что из этого?

Он видел ее подвижные, готовые к тревоге и радости глаза, и мерещилось, будто они непременно и тотчас должны откликнуться на смятение в его душе. Гибкая, порывистая эта девушка должна почувствовать в нем способность  к  в е л и к о м у  с т р а д а н и ю,  к  о д и н о к о м у  п у т и  спасителя рода людского и пойти за ним, без оглядки пойти, на муку любую… Однако чем дальше, тем ощутимее наталкивался на отчуждение.

— Я тебя раньше, — ухватился Сергей за одно подозрение, — с парнем частенько видел, таким… — Сергей изобразил насупленную тупую деловитость. — У вас с ним… что-нибудь серьезное?

Эльвина глянула мельком, без особого удивления: словно то, что, не будучи знаком, Сергей за ней наблюдал и запомнил парня, было в порядке вещей.

— Было серьезное, — ответила она убийственно прямо.

— Ха! — едко воскликнул Сергей. — По виду он тот самый, который нужен женщинам. Звезд с неба не хватает, но с потенцией на обеспеченную жизнь!