Горит восток

-- Саввушка…

— Ну, утри, утри слезы. — И ласковым дыханием Савва обжег ей щеку. — Побежим вместе в Рубахинский лог, надо остановить людей, а то Порфирий ни к чему теперь переполошит их.

32

Массовка прошла хорошо. Пока жандармы шарили по лесу возле Уватских заимок, рабочие вели свой разговор в Рубахинском логу. Было решено готовиться ко всеобщей стачке, поддержать забастовку, как только будет она объявлена по всей железной дороге. Рабочие расходились с массовки уже после полуночи. Торжествующие, полные сознания своей растущей силы.

Для участия в стачечном комитете и для руководства им из кружка Терешина были выделены он сам, Лавутин, Савва и Порфирий. Но до поры это было известно только внутри самой группы, чтобы предотвратить возможность провала.

Порфирий теперь был зачислен в штат рабочим в багажной кладовой. Весь день он там ворочал, готовя к погрузке на поезд или сгружая с поезда, тяжелые ящики, сундуки, тюки, обшитые рогожей и мешковиной. Его обязанностью было отвезти на низенькой тележке багаж и почту к голове поезда и все это подать в багажный и почтовый вагоны, затем нагрузить на тележку прибывший багаж и почту и увезти в кладовую. Весовщик шел рядом, заложив карандаш за ухо, и только поглядывал, не упала бы на землю какая посылка. В промежутках между проходящими поездами Порфирию полагалось мести платформу и площадь перед зданием вокзала со стороны города. Он часто встречался с Лакричником. Тот ежедневно ходил по платформе с ведерком хлорной извести и разбрызгивал ее по путям, заливал известью уборные: все боялись холеры. Ползли тревожные слухи о массовых заболеваниях на соседних станциях. Над бачком с прикованной к нему на цепочке железной кружкой было написано масляной краской: «Не пейте сырой воды!» Наполнить бачок полагалось Лакричнику. Но ходить за кипятком ему казалось очень далеко, и он набирал воду из ближнего крана.

— Зараза попадает не из реки, — рассуждал он сам с собой. — Откуда в реке могут быть холерные вибрионы? Они распространяются по воздуху или передаются предметам путем прикосновения к ним больного. Следовательно, вибрионы могут в равной степени попасть в бачок как с сырой, так и с кипяченой водой. И безразлично, какую воду пьют люди, если одной и той же кружкой пользуются и здоровые и, предположительно, больные».

Однако, если его самого одолевала жажда, Лакричник шел в водогрейку, — там в закрытой стеклянной банке специально для него хранился остуженный кипяток. Квартира у пего была пропитана карболкой, руки он мыл но нескольку раз в день и на всякий случай суеверно прибинтовывал к животу медные пятаки, которые, по народной молве, предохраняли от заболевания холерой.

Встречаясь с Порфирием, он каждый раз любезно раскланивался.

Порфирий проходил молча, никак не отзываясь на приветствия Лакричника. Он знал, что если заговорит с ним, то заговорит грубо.

Но однажды Лакричник вынудил-таки Порфирия па разговор.

Имею точные сведения, Порфирий Гаврилович, что многоуважаемая ваша супруга Елизавета Ильинична пишет письма в дом господина Василева, — сказал оп, задержав Порфирия возле багажной кладовой.

Это правда? — недоверчиво спросил Порфирий.

Отвечаю честью за точность слов своих, — прижимая забрызганную известью ладонь к своему сердцу, заявил Лакричник. — Осведомлен об этом от Арефия Павловича, дворника господина Василева.

Ты врешь! — не сдержавшись, крикнул Порфирий. Он знал от Лебедева, что Лиза уже освобождена. — Пишет Василеву? Она бы тогда приехала домой. Где же она?

Тонкая улыбка скользнула по губам Лакричника.

Об этом вам, Порфирий Гаврилович, как супругу, должно быть лучше ведомо. Ласковый семейный очаг привлекает к себе, невзирая на преграды и расстояния…

Уйди, Лакричник! — гневно сказал Порфирий. — Если соврал, запомни: не прощу.

Еще раз честью своей заверяю, Порфирий Гаврилович. В подтверждение слов моих можете сами спросить Арефия Павловича или Елену Александровну, ей Арефием Павловичем были переданы письма супруги вашей.

Разговор этот был в самом начале весны, когда только стаял зимний снег и мокрые доски деревянной платформы еще словно дымились под теплыми лучами солнца. Порфирий в тот же день пошел к Василеву, вызвал Арефия. Дворник подтвердил слова Лакричника. Да, какое-то письмо приносили, Арефий сам принимал его от почтальона, передал Елене Александровне, она тут же распечатала, прочла и рассердилась: еще не хватало — каторжницы писать им начали! И помянула, что письмо от Клавдеиной дочки Елизаветы. А что в нем было написано и где оно теперь, Арефий не знает. Не хотелось Порфирию встречаться с женой Василева, ему еще памятен был разговор с ней, когда он пришел с Джуглыма. Но неодолимое желание узнать, где письмо Лизы и что в нем написано, заставило его забыть обо всем. Елена Александровна вышла на ту же веранду, с какой говорила с Порфирием первый раз. Она сразу узнала его и повернулась, чтобы уйти.

У вас письмо от жены моей? Отдайте мне его, — поспешно сказал Порфирий, никак не называя Елену Александровну. Язык не поворачивался, чтобы выговорить «барыня».

Та через плечо с презрением посмотрела на Порфирия.

Стану я еще беречь письма преступниц всяких! Наглость какая: писать Ивану Максимовичу!

Да где же письмо? — выкрикнул Порфирий.

Не знаю, — с раздражением ответила Елена Александровна, — выбросила куда-нибудь.

Адрес ее в письме был написан? — Порфирий большим усилием заставил себя спокойно выговорить эти слова.

Ах, разве я помню! Не интересовало это меня.

Она ушла в дом. После того Порфирий много раз приходил к Арефию, спрашивал: не нашлось ли то письмо и не было ли новых? Дворник только отрицательно качал головой.

Нечем порадовать тебя, Коронотов.

Так прошла и вся весна с зелеными разливами на полях и в лесах, и все лето с грозами и шумными ливнями, и вот уже кончается желтая осень, и небо становится не голубым, а серым, — но Лизы все нет как нет. Каждый приходящий с востока поезд Порфирий окидывал жадным взглядом. С поезда обычно сходило много людей, но Лизы среди них не было. Возвращаясь домой, Порфирий прежде всего спрашивал Клавдею: «Не приехала?» — и нервно пощипывал усы. Все больше начинала укрепляться тягостная уверенность: Лиза в дом свой не хочет вернуться. Да и где же у нее дом? Тот, что ли, был дом, из которого ушел сам Порфирий?

А Клавдея твердила: «Рано ли, поздно ли, а приедет она».

Но Лизы все не было…

Разная бывает тоска ожидания: когда ждут и надеются и когда ждут и не надеются. Тяжелее всего ждать не надеясь. Тогда бы лучше и вовсе не ждать. Но разве это от воли человека зависит? Разве в силах он не глядеть на дорогу? Почему так легко оттолкнуть человека и почему так трудно снова вернуть его? А сделал это — так жди, смотри на дорогу, хоть и не веришь. А все же смотри, — может быть, и вернется…

Каждый почтовый поезд на восток увозил из Шиверска посылки — маленькие ящички, обшитые белым полотном с надписью, сделанной чернильным карандашом: «В действующую армию». Посылки были нетяжелы. Порфирий набирал их под мышку по нескольку штук и потом укладывал на плоский настил багажной тележки. Он знал и тех, кто постоянно отправляет эти посылки, чей под чертой внизу подписан обратный адрес: Груня Мезенцева, Наталья Букреева, Домна Темных, Анна Юрина… Много их. Порфирий знал, что и в посылки вложено: теплые варежки, шерстяные носки, вышитые на память кисеты, носовые платочки, табак и какое-нибудь домашнее сухое печенье. Им не накормишь солдата, пусть на чужбине он хотя вспомнит о доме.

Поезда с востока привозили грузные ящики, окованные полосками железа и увязанные толстой проволокой. Порфирий был очень силен, но он шатался, когда ему из багажного вагона надвигали на плечи такой ящик. Что в них, в этих ящиках, было, Порфирий угадать не мог. Почти на каждой стороне ящиков стояли четкие крупные надписи: «Осторожно! Не бросать!» Кому они адресованы, Порфирий тоже знал: Маннбергу от барона Бильдерлинга, Кирееву от Киреева. Маннбергу приходили самые большие и самые тяжелые ящики. Киреев вначале получал вовсе маленькие посылки, может быть, такие, какие в действующую армию посылала Груня Мезенцева, потом и у него пошли ящики поувесистее и побольше. Порфирий зло кривил губы: скоро утрет нос этот Киреев барону Бильдер-лингу!