Страница 93 из 103
Свистя и воя, летели снаряды, били в каменистую землю н огненными разрывами озаряли откосы гор. Потом канонада стихала, и тогда шла в атаку пехота.
Банзай! Банзай! Ниппон!
Впотьмах казалось, что эти крики, как разлив воды, затопляют все и нет островка, на котором можно спастись. Проходили минуты. Стиснув зубы, солдаты ждали, когда голоса станут отчетливее, звучнее. Направляли винтовки на голоса и стреляли, стреляли до тех пор, пока японцы не подходили настолько близко, что их освещали вспышки винтовочных выстрелов. Тогда солдаты покидали окопы и схватывались врукопашную…
Последний раз японцы сделали бросок уже на рассвете. В этот раз шли они вяло, неохотно. Огонь русских стрелков сразу привел их в замешательство: вражеские цепи залегли, а потом поползли обратно.
Выдохлись япошки! — обрадованно заговорили солдаты.
Пересилили мы!
Теперь бы перейти нам в наступление, — горящими от бессонной ночи глазами разглядывая занятые врагом высоты, сказал Павел. В одной из ночных рукопашных схваток его опять ранили в руку.
Прямо сейчас бы начать, пока они не очухались, — поддержал Федор Парамонович.
— А так и будет, — заверил взводный. — Вот попомните. В штабе с обстановкой разберутся, пришлют приказ-Приказ пришел только к ночи: 3-му корпусу отступить, стать в резерв, пока 1-й и 10-й армейские корпуса переправятся через Тайцзыхе и зайдут во фланг армии Куроки (в действительности уже нависшей над флангом всей нашей армии). Но солдаты этого не знали. Они из приказа узнали только одно: отступить. Обозленные, они уходили с политой их кровью земли.
Всю ночь — третью ночь без сна и без отдыха! — они работали, помогая артиллеристам соседних корпусов переправлять орудия через быструю и широкую Тайцзыхе. Здесь Павел встретился с Ваней Мезенцевым.
Ваня! Цел? — Павел обнял его.
Цел, Паша. Как ты?
Руку царапнуло. — Он не стал пересказывать, как это случилось.
Паша, ты не слыхал, зачем и куда мы идем?
Не знаю.
Говорят, отсюда начнем наступление.
Это против Куроки-то? — покачал головой Павел. — Все равно он нас опередит.
Павел угадал. Куроки начал наступление прежде, чем успели развернуть свои боевые порядки русские войска, ночью переправившиеся через Тайцзыхе. Внезапным ударом Куроки сбил 17-й корпус с Сыквантунских высот и оттеснил его к Сахутуню. План Куропаткина провалился в самом начале. Теперь нечего было и думать о заходе во фланг армии Куроки, чтобы загнать его в Тайцзыхе; теперь он сам не только давил на наш фланг, но и почти отрезал нашей армии путь отступления на Мукден…
…Тихо шумел гаолян. Горячий ветер обжигал лица солдат. Он дул с той стороны, где пирамидами высились отвалы Янтайских копей. Целый день там гремели орудийные выстрелы, строчили японские пулеметы, и нельзя было понять, чья берет, на чьей стороне перевес. Павел и Ваня Мезенцев находились теперь вместе, в одном взводе. В наскоро отрытом и замаскированном окопе солдаты держали под огнем дорогу из Фанынена на Саху-тунь, дорогу, заняв которую японцы вонзили бы клин между двумя нашими дивизиями, отбивающими позиции, потерянные 17-м корпусом. Оставляя здесь взвод, полковник напутствовал: «Без приказа ни шагу».
Неужели наши на Янтайских копях отойдут? — с тревогой, но ни к кому в отдельности не обращаясь, проговорил поручик, командовавший взводом. Рядом с ним лежал Павел, следующим Ваня Мезенцев, потом Федор Парамонович. — Если отступят, и нам здесь не удержаться.
Отступят, ваше благородие, — не сдерживая кипевшей в нем злости, отозвался Павел. — Ведь это бьет все японская артиллерия, а нашей вовсе не слышно. Опять снарядов, поди, не подвезли.
С дороги тогда нас сразу собьют. А в гаоляне запутаешься, заблудишься, сунешься к японцам прямо на штыки… — Беспокойство все больше овладевало поручиком. Он забыл, что нарушает дисциплину, так разговаривая с солдатом.
Я не уйду отсюда, — сказал Павел, широко раздув ноздри. И отвернулся. Он встретился взглядом с Мезенцевым.
Нас бросили тут и забыли, — тихо проговорил Ваня.
Я не отойду, — упрямо повторил Павел.
Паша, а кому это нужно? Для чего?
Хоть один, но не отойду, — в третий раз сказал Павел.
Невыносимо тяжело было ему. Вдруг за эти три дня кровавых изнурительных боев Павел и сам почувствовал, что и он и все остальные солдаты дерутся за ненужное им дело, не видя перед собой никакой цели, бредут по сопкам, куда им прикажут генералы, отступают там, где надо наступать, и наступают там, где надо отступать. Злость на постоянный страх генералов перед врагом потрясала его. Куроки… Куроки… Хотелось бы ему лицом к лицу встретиться с этим Куроки. Как тогда бросился наутек Кашталннский, увидев эскадрой японских кавалеристов! Нет, пусть отступают, пусть бегут генералы, пусть отступает Куропаткин, царь, дьявол, кто хочет — он, Павел Бурмакин, русский солдат, не отступит!..
Ваня что-то еще говорил ему. Павел не слушал. Воспаленными глазами он вглядывался в знойное марево, дрожащее над дорогой. Он знал, что теперь уже скоро…
Японцы появились на дороге перед закатом солнца. Они шли сомкнутым строем, два или три батальона. На Янтайских копях канонада стихала, но винтовочные выстрелы еще трещали по всему необозримому гаоляновому полю. Они все отдалялись в сторону железной дороги, — значит, туда после неудачного боя отходили наши войска. Не имело смысла теперь защищать и грунтовую дорогу на Сахутунь. Но приказа об отходе взводу дано не было, и теперь, когда на дороге появился противник, надо было или принимать неравный бой, или самовольно оставить позиции.
Поручик потрогал за козырек свою фуражку, горячая струйка пота проползла у него по щеке. Павел расстегнул подсумки, одну обойму вынул, положил под рукой. Федор Парамонович удобнее поставил ноги. Солдаты все вытянулись и притихли.
Ну вот, ребята, — оглядев солдат, негромко сказал поручик, — приказа отступать нам нет. Будем драться. — Он помолчал. — Прицел двести! К бою готовьсь!
Японцы, не подозревая о засаде, шли, мерно отбивая шаг. Расстояние быстро сокращалось. Вот и отмеренные заранее двести шагов.
Взвод… пли!
В передних рядах у японцев упало несколько человек. Поручик успел скомандовать еще один залп. Японцы бросились в гаолян. Минута — и на дороге, кроме убитых и раненых, не осталось никого. Дул легкий ветер, качал гаолян так, словно в нем по-прежнему никого не было. Солнце стояло низко над сопками, слепило глаза.
— Теперь, ребята, надейся только на штыки, им до нас один прыжок, — хмуро сказал поручик.
Он немного ошибся. Японцы не сразу бросились врукопашную. Из укрытия они с короткого расстояния повели обстрел окопа. Один за другим упали убитыми четыре наших солдата. Поручик крикнул:
— Укройся!
Все спрятали головы. Только Павел продолжал хладнокровий стрелять. Ваня насильно оттащил его от бруствера.
Так они нас всех по одному выбьют, — подумав, сказал поручик, — погибнем без пользы. Приказываю отходить. Троим прикрывать отход, остальные — с богом врассыпную, и там держись каждый поближе к железной дороге…
Он не успел закончить своих наставлений, как японцы поднялись и бросились со штыками наперевес к окопу.
Живо! — крикнул поручик и первым выскочил наверх.
Скрывшись вместе с другими солдатами в гаоляне, Ваня обернулся, и сердце у него замерло. Павел один стоял на бруствере окопа и отбивался штыком от наседавших на него по крайней мере двух десятков японцев. У ног Павла, полулежа, видимо тяжело раненный, отстреливался Федор Парамонович. Третий солдат был убит. Ваня торопливо прицелился и выстрелил. Один японец упал. Ваня выстрелил еще. И еще японец упал. А вслед за тем в окоп навзничь рухнул и Павел. Японцы посмотрели на него сверху, добили штыками Федора Парамоновича и повернули к дороге.
Паша… Паша… — шептал Ваня, продираясь сквозь гаолян.
Ноги его не несли. Глаза застилало туманом. В памяти стояло лицо Павла, упрямое и гневное, когда он говорил: «А я не отойду…»