Страница 170 из 179
Поговорить бы с кем-нибудь — о чем угодно. Жан-Жаку решила ничего не сообщать бесполезно. Но в ресторане возле ее отеля, где собирались только красивые женщины, с бутылкой «Полли фюме» на столике, он был так к ней внимателен, заботлив, сразу догадался — с ней случилось что-то недоброе — и так привлекателен в своем темном костюме с узким галстуком, выглядел таким цивилизованным, что все вышло самой собой. Как она весело смеялась, все рассказывая ему; как вышучивала этого сухаря в коричневом костюме — доктора; как была отважна, смела, решительна. А сам Жан-Жак уже не спрашивал: «Почему именно я?» — говорил: «Это серьезное дело, нужно все обсудить как следует». И увез ее в Булонский лес на своем гоночном английском автомобиле, перед которым не устоять ни одной девушке, и там они нежась на солнышке, пили кофе с бренди. В их конторе, сделала она вывод, наверняка на ланч уходит часа четыре, не меньше…
Сидя напротив него за столиком, глядя на гребцов, мчащихся мимо расцветающих тюльпанов, она уже не так скорбела по поводу того снежного уик-энда. Может, и вообще больше о нем не жалела. Как ее позабавило, когда она увела его из-под носа молодых девушек, с обтянутыми пышными бедрами, устроивших на него засаду. Чего стоило одно ее благородное чувство одержанного триумфа, — ведь она много старше других дам неуверенная в себе лыжница-новичок здесь приближается уже к критическому возрасту. Не носится как угорелая с крутых холмов, подобно восхищенным и восторженным, пожирающим все вокруг глазами детям.
Жан-Жак любовно накрыл ее руку своей ладонью на металлической крышке столика, — так приятно сидеть вместе на солнышке… Но не настолько, чтобы ложиться с ним в постель, — сразу дала ему это понять. С присущей ему грациозностью он принял ее условие. Эти французы погубят кого угодно…
Когда он вытащил из кармана бумажник, чтобы расплатиться, она заметила краем глаза фотографию молодой девушки; под целлулоидной пленкой. Потребовала, чтобы он показал: его жена — улыбающаяся, спокойная, милая, с широко раскрытыми серыми глазами. Она не любит горы, а лыжи просто ненавидит, — объяснил он Розмари. — Поэтому я обычно и уезжаю на уик-энды один, без нее.
Ну, это их дела, ей-то что до того? В каждой семье свои правила. Она, Розмари, вмешиваться не будет, зачем это ей? Жан-Жак сидит перед ней, ласково сжимает ее руку — не как любовник, а как друг, который ей нужен и берет обязательство помочь ей; он совсем не эгоист.
— Само собой, — заключил он, — сколько бы это ни стоило, я…
— Мне такая помощь не нужна! — торопливо прервала его она.
— Сколько у тебя времени, Розмари? — Я имею в виду — когда ты собираешься домой?
— Уже должна быть там.
— И что там, в Америке?[30]
Отняв у него руку, вспомнила вдруг, что ей рассказывали друзья. Затемненные комнаты с сомнительными соседями; деньги надо платить вперед; неряшливые няньки, преступники доктора; возвращаешься, спотыкаясь, через два часа домой — скорее, подальше от этих ужасных дверей, на которых нет никаких табличек…
— Все на свете лучше, чем моя дорогая родная земля.
— Да, я слышал… краем уха. — Жан-Жак покачал головой. — В каких странах мы живем! — загляделся на пылающий огонь распускающихся тюльпанов, думая об идиотизме некоторых наций.
А у нее вновь мозг перевернулся вверх тормашками как на картине в духе поп-арта.
— В этот уик-энд я еду в Швейцарию. — Весеннее катание на лыжах. — И с виноватым видом посмотрел на нее. Все договорено еще за несколько недель. Остановлюсь в Цюрихе; у меня там друзья, — может, найду сговорчивого врача.
— Психиатра.[31]
— Конечно. Вернусь во вторник. Подождешь?
Опять в голове у нее картина в духе поп-арта, — еще целая неделя…
— Да, подожду.
— К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург, Розмари, — по делам. Оттуда — прямо в Швейцарию. Так что не смогу развлечь тебя здесь, в Париже.
— Ничего страшного, развлекусь сама. — «Развлекусь» — какое странное слово. — Ты очень добр ко мне.
Какой-то пустой, бессодержательный разговор, но ей хотелось подтвердить для себя внутренне сложившееся о нем мнение.
Жан-Жак посмотрел на часы. «Всегда наступает такой момент, — подумала она, — когда мужчина — когда лучший из всех мужчин — начинает поглядывать на часы».
Она открывала дверь, и тут зазвонил телефон.
— Это Элдред Гаррисон, — раздался в трубке приятный, мягкий английский баритон. — Я друг Берта. Как и еще многих. — И засмеялся. — Он сообщил мне, что вы одна, скучаете в Париже, и попросил меня присмотреть за вами. Вы сейчас свободны? Не пообедать ли нам вместе?
— Ну, знаете… — Собралась уже ему отказать.
— Я обедаю в компании друзей — что-то вроде небольшой вечеринки. Можем зайти за вами в отель и захватить вас.
Розмари оглядела комнату: грязные, в пятнах обои, тусклые лампочки — при таком свете долго не почитаешь… Теперь все в этой комнате, как и в голове у нее, перевернулось вверх тормашками — словно на картине поп-арта. Целую неделю еще ждать… Разве высидишь в таких апартаментах неделю?
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Гаррисон.
— С нетерпением жду встречи. — Пусть он произнес эту фразу не столь сердечно, зато мягко, проникновенно. — Скажем, в восемь. Вас устраивает?
— Хорошо, я буду готова.
Без пяти восемь она сидела в холле отеля; небрежно стянула волосы узлом на затылке и надела самый свой неброский туалет — не хочется на этой неделе привлекать к себе чье-то внимание, пусть даже англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молодая девушка, со светлыми волосами и явно славянскими скулами; красивая, круглолицая, как ребенок; казалось, ей доставляло удовольствие все время улыбаться. По всей видимости, она не располагала деньгами, чтобы тратиться на туалеты. Несомненно, понравилась бы Жану-Жаку и он стал бы таскать ее по третьеразрядным ресторанам. Рядом с ней — высокий мужчина, с безукоризненно приглаженными щеткой волосами, слегка сутулый, в элегантном сером костюме модного покроя. А голос Розмари сразу узнала — слышала именно его по телефону. Бросив на них первый взгляд, скрестила ноги у лодыжек и ждала, когда они к ней подойдут. Мужчина спросил что-то у консьержки, и она указала ему рукой на сидевшую у окна Розмари. Оба, улыбаясь, сразу подошли к ней.
— Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать, миссис Маклейн? — любезно осведомился Гаррисон.
Встав, она с улыбкой протянула ему руку, — сегодня вечером никаких непредвиденных неприятностей не будет.
Но Розмари упустила из виду выпивку. Гаррисон строго придерживался своего расписания — опрокидывать по стаканчику виски каждые четверть часа. Причем его правилу должны следовать все, даже эта милая девушка, Анна, полька, приехавшая четыре месяца назад из Варшавы. Говорит на пяти языках, работает регистратором в отеле. Очень стремится выйти замуж за американца, — получить новый паспорт и власти не вышлют ее обратно в Варшаву. Сразу ясно, что ее устроит лишь фиктивный брак: быстрый развод и желанный паспорт в кармане.
Гаррисон, как он сказал, чем-то занимается в английском посольстве; он благодушно улыбался Анне. «По-видимому, — подумала Розмари, — чувствует облегчение, что Анну не устроит британский паспорт. Выискивает для себя американочку». Гаррисон опять распорядился разлить по стаканчикам виски для всех. Нужно признать, что виски совсем на него не действует: сидит совершенно прямо, руки не дрожат, когда зажигает сигареты, голос такой же низкий, бархатистый, — голос джентльмена, отвечающего всем требованиям воспитанности и культуры, — такой часто можно услышать в английских клубах. Британская империя скорее всего, окончательно не развалилась только благодаря таким людям, как он.
Облюбовали маленький, темный бар неподалеку от отеля Розмари.
— Какое чудное, удобное местечко, — заметил Гаррисон.
Однако в Париже таких чудных, удобных местечек для него хоть пруд пруди — Розмари в этом вполне уверилась, — он знал большинство посетителей, сидевших в баре. Несколько англичан такого же, как Гаррисон возраста (явно за тридцать), несколько французов помоложе. Виски появлялось неукоснительно — по расписанию.
30
В Америке после войны были запрещены аборты, как и в некоторых странах Европы.
31
Разрешения на аборт в те времена беспрепятственно давали своим пациентам врачи-психиатры.